Путь Знахаря
Шрифт:
Путь Знахаря
Посвящается моему сыну Дмитрию, моей жене Елене, маме и брату. Будьте здоровы и счастливы. Также посвящается всем животным: Домашним — за их безусловную любовь и искреннюю верность. Диким — за то, что они гораздо честнее нас, людей
Благодарность — С. Н. Путилину:
за терпение при общении и те мысли, которые у меня при этом родились
Признательность:
— моему соавтору Татьяне Хожиной: за искреннее стремление понять мои идеи.
— всем, кто участвовал в написании этой книги: за ценные советы, правки и замечания.
Он был знахарем и магом. И вылечил пришедшего к нему землянина, который был исследователем на его планете. И которому не смогла помочь земная медицина. А на земных базах на некоторых
Глава 1. Начало Пути. Юность.
Это было очень отчетливое воспоминание.
Хоть и не такое уж давнее, сейчас оно все–равно было похоже на яркий цветной сон.
Кажется, тогда его звали по-другому. За прошедшее время он уже даже почти забыл, как. Слишком привык к своему новому, земному имени. А ведь еще не так давно он даже не знал о существовании Земли. О том, что летает где-то в черном бескрайнем пространстве эта планета, так похожая на его собственный мир. Похожая… И все же совсем другая. Однако его собственное имя оказалось таким похожим на земное, что в итоге и превратилось в земное окончательно. И теперь ему казалось, что так его звали всегда. И даже в нахлынувших вдруг сейчас не понятно почему при взгляде на рассыпанные в черноте космоса мириады звезд детских воспоминаниях он сам был для себя уже Дмитрием. Митей. Митькой…
… «Митя — я… Митька! Да отзовись, наконец! Что ты там делаешь? Домой когда пойдешь?»
Это мать. Сколько он себя помнит, она была строга, даже сурова по виду, но любила его при этом без памяти. О любви этой вслух не говорилось, но она ощущалась во всем — в прищуре строгих глаз, в глубине которых всегда светились тепло и ласка. Трое их было у матери — трое сыновей. Дмитрий — средний. И никто из троих не был обделен этой теплотой материнского взгляда.
И все же маменькиным сынком его никто бы не назвал. Слушаться себя беспрекословно, как иные матери своих детей, она его никогда не заставляла. Чуяла сердцем: настоящий мужчина растет. А значит, надо дать ему почувствовать самостоятельность. Пусть учится идти своим путем. А если придется, и ошибки совершать сам, и отвечать за них тоже, и исправлять их. Она соломки подстилать не будет, даже если изболится материнское сердце. Потому что уважает сына и доверяет ему. Несмотря на то, что ему только-только одиннадцатый годок пошел.
«Дело у меня, мама! Через час буду, не раньше!» — деловито ответил он на материнский зов, и она лишь кивнула головой: «Добро», да и пошла делами по хозяйству заниматься. Всем бы таких матерей!
А дело у него на сей раз и впрямь было важное — важнее не бывает! Быстрым шагом шел он, почти бежал по лесной тропе, не замечая колющих босые ноги сухих травинок и опавшей хвои. И гнал его в путь ни больше ни меньше — зов призвания. И еще — манящее предчувствие Пути.
Сколько он себя помнил, он хотел стать лекарем. Откуда взялось это желание — он и сам не знал. В семье никто этим искусством не владел. И он помалкивал об этом. Не потому, что стыдился. Просто, наверное, боялся сглазить.
И вот теперь настал час начать путь к призванию. То, что час настал, он понял сразу, когда вчера к нему подбежала соседская девчонка Танька (или ее тоже звали как-то по другому?..), и громко зашептала: «Митька, я секрет знаю, хочешь, расскажу!». И потащила его на задний двор, за сараи, чтобы не услышал никто.
Секрет состоял в том, что старуха Митрофаньевна, которая уже лет сто на свете прожила и помирать совсем собралась, вдруг ни с того ни с сего выздоровела, с полатей вскочила, и пошла плясать, как молодая. Но и это еще не все. Она и выглядеть стала моложе! Как будто четверть века с плеч сбросила. И плечи распрямились, морщин на лице поубавилось, и даже волосы седые снова цвет себе вернули — черной как смоль стала еще совсем недавно седая старуха!
Митька не поверил сначала. И тогда Танька повела его подглядывать за помолодевшей Митрофаньевной.
Та и впрямь была здорова. Она напевала что-то веселое себе под нос и радостно, бодро орудуя лопатой, не зная устали, работала в огороде.
«А знаешь, кто это сделал? — продолжала громко шептать Танька прямо в ухо. — Ну, вылечил ее кто и моложе сделал? Ведунья Пелагея! Она в лесу живет! У нее там избушка стоит на поляне! Вот так если прямо, прямо долго — долго идти, то и придешь!» «Врешь, наверное?» — усомнился Митька. «Не вру! Чем хочешь поклянусь! Взрослые говорили, а я все слышала!»
Вот так сама судьба дала Дмитрию знак. И на следующее утро ни свет, ни заря, он бросился в лес, искать таинственную Пелагею.
Воспоминание прерывалось на этом. Как дошел до дома Пелагеи, он не помнил. Помнил только, что бежала за ним следом Танька, кричала: «Не ходи, о ней слухи плохие ходят! Она не только лечит, она и порчу навести может!» Но он лишь отмахнулся, побежал дальше, и Танька вскоре отстала…
Воспоминание возобновлялось, когда он уже стоял возле дома ведуньи, под глухим, без единой щелочки, ее забором, когда нашел — таки маленькую круглую дырочку — след от сучка в доске — и припал к ней как к последней своей надежде. Сначала почудилось — будто ослеп он, так сиял дом Пелагеи, будто золотом сверкал. Потом он понял, что это рассветное солнце так озарило дом. Просто солнце, и все. Но в тот момент казалось, что он попал в сказку, в волшебство, а может, и на небеса, в заоблачный райский мир какой-то. И мир этот звал, манил к себе. Здесь каждый кустик, каждый лист на дереве в саду возле дома, казалось, несет в себе великую тайну. Где-то здесь, рядом, был загадочный вход в другой мир. И ключ от этого входа Дмитрию ох как надо было отыскать…
А потом он увидел и саму Пелагею. Не сразу ее приметил. Маленькая, невзрачная с виду старушка стояла под высокой яблоней и беззвучно шевелила губами, что-то шепча. Будто с деревом разговаривала. «Ворожит», — сразу понял Дмитрий. А старуха неожиданно обернулась и посмотрела прямо на него, будто могла видеть сквозь забор, что он там прячется. Во всяком случае, так ему показалось, будто молнию ее глаза метнули, и прямо в его правый глаз, припавший к дырочке в заборе. Невольно отпрянув, он не выдержал, и бросился прочь. И мерещилось ему, будто вслед бабка шепчет ругательства и пальцем ему грозит…
Весь день он ходил как во сне, все перед глазами стоял сияющий на солнце дом и старуха с глазами — молниями. И ночь всю не спал. А потом решил, что померещился ему взгляд Пелагеи и гнев ее. Не могла она его видеть, значит, и бояться нечего.
Утром, чуть рассвело, переборов страх, снова отправился к дому Пелагеи. Ну и дела — дырочка в заборе была аккуратно залеплена глиной! Не померещился, значит, бабкин взгляд…
Удивительно, но это обстоятельство лишь раззадорило его еще больше. Теперь он точно знал: не отступится. Добьется своего! Хотя чего точно он хотел от Пелагеи — и сам пока сказать не мог.