Путь
Шрифт:
Хотя, если бы он знал, что сейчас происходит в Ганзе, то, скорей всего, стремглав сорвался бы с места и, подобно Ясону, помчался туда даже в одном сандалии.
**
Но Алекс вернулся только через три дня. После покупки новых брюк и рубашки у него ещё оставалось немного денег на билет и на звонок Англичанину. Договорились, что тот должен был встретить его на железнодорожной станции Ганзы. Единственное, что Доктору не понравилась, так это интонация Оливера, ему показалось, что тот говорил каким-то не своим, деревянным голосом. Впрочем, это могли быть и проблемы со связью. Махнув про себя
Выйдя из допотопной электрички и неспешно ступив на перрон, Саша расправил плечи и огляделся. Окунувшись из тёплого воздуха Фракийского Берега в прохладу Ганзы, Доктор поёжился, но взбодрился. Наконец-то этот долбаный отпуск подошёл к концу, и можно было снова ринуться в гущу событий, закатав рукава. Настроение чуть улучшилось, когда он заметил, как к нему приближаются Англичанин и Лойер. Радушно усмехнувшись, Алекс направился к ним навстречу, крепко обнял, приветствуя и понимая, что соскучился по парням. Те похлопали его по спине, но отчего-то не осмелились посмотреть в глаза. Обмениваясь ничего не значащими фразами, обтекая встречающих и провожающих людей, троица двинулась к выходу из узловой станции. Доктор пока не стал задавать лишних вопросов, понимая, что через пару минут и так узнает причину их беспокойства.
Выйдя со станции, он бодро оглянулся по сторонам и зычным голосом спросил:
— Ну что, хлопцы, где же наш мобиль? Куда идти, говорите.
— Мы пешком, Доктор, — ответил Лой, опять глядя в сторону.
— А что такое? Разве хозяин Ганзы должен ходить пешком?
— Лекс, тут такое дело, — замялся Олли, рассматривая землю.
— Парни, не канифольте мне мозги, говорите, что случилось.
— Короче, Док, ты больше не хозяин Ганзы. Так решил Совет.
АД
— Здрась, дядя Папдос! — Бо подошла к подъезду своего дома.
— Здорова, Бо. В магаз ходила? — ответил старик сосед, окинув её печальным взором.
— Ага, картошка закончилась, — девушка хотел было пройти мимо, но грустный взгляд строго соседа почему-то заставил её присесть рядом. — Да кофейку ещё купила вот.
Они немного помолчали. Пападос покашлял, достал из кармана кисет, вытащил папиросную бумагу, насыпал на неё табачок и, облизав, свернул цигарку. В воздухе завоняло дешёвой махоркой. Старик повернулся:
— Ты где столь пропадала? В турне, что ль, ездила?
— Ага, на отдых, — Бо дунула на вонючий папиросный дым.
— Куда? На юг или, может, на севера, на руины цивилизации?
— На руины, — согласилась она. — В Сталинграде работа подвернулась.
— Ох, помотала тебя судьбинушка, — иронически хмыкнул дядя Пападос.
— Ага. А ты чего задумался, старче? — повернула беседу в сторону Бо.
— Да так, — поглубже затянулся он. — Помирать, наверно, надо.
— Сплюнь, дядь Пападос. Чё мелешь? Тебе же жить да жить.
— А нахера? — сплюнул он языком кусочек табака.
— Чего нахера-то, не поняла?
— Жить, говорю, на кой хер?
— Ну, как, — растерялась Бо. — Чтобы жить, наверное.
— Я всю жисть свою просрал, так что мне незачем…
— Чегой-то ты шибко пессимистично, дядь Пападос.
— Да-й! — махнул тот рукой. — Как есть, так и говорю.
— Ты же не старый, чего на тот свет-то торопишься?
— Зелёная ты ещё, Бо, вот и не понимаешь, к чему я.
— Так расскажи мне, объясни молодой, почём халва.
— Сколько про халву не говори, во рту слаще не станет. — Пападос снова глубоко затянулся и закашлялся. — Что я могу рассказать тебе, Бо? До седых волос дожил, а поделиться нечем. Всегда думал, что впереди ещё много всего, что жизнь только начинается, а погляди ж ка ты — стал старым пердуном и не заметил как. Я вить, Бо, по молодости лихой парень был, курить вон начал ещё в детстве, всё думал, что шибко крутой оттого сделаюся. Сейчас вона херкаю сутками напролёт, а никакой крутизны во мне нет, да и не было никогда, наверное. Так всё, понарошку, — высморкался дед и замолчал.
— А ты чем занимался-то по жизни, дядь Пападос? — вдруг стало любопытно Бо.
— Да много чем, всего и не упомнишь, — нехотя ответил тот. — А если подумать, как следовает, то ерундистикой какой-то. Там лопатой помашу, тут носилки поношу — вот и вся работа. Люди-то добрые семьи заводили, детишков растили, а я как к бутылке прилип, так и жил с ней, водку в глотку заливал.
— Ты всю жизнь пил, что ли? — удивилась Бо.
— Пил, — хмыкнул Пападос. — Не пил, а халкал. Алкаш я, Бо, вот тебе и весь сказ. Тоже с молодости пошло. Пивко, настоечки, винцо, водочка, самогоночка — это меня хлебом не корми, дай только в себя залить, да побольше, побольше. А потом, как очнусь, погляжу на себя со стороны, и такая мерзость на душе. Помню, один раз проснулся под кроватью обоссаный, грязный. Не помню уже, что за причина была. Да никакой не было, просто заливал всё подряд — одно, второе, третье. И вот стало тогда мне так плохо, что решил я завязать. И долго не бухал, полгода где-то, а потом по новому кругу меня засосало. И понеслось, и понеслось. Другие-то, глядь, карьеры себе сделали, внуков сейчас ужо воспитывают, а я всю свою жизнь потратил на то, чтобы пить, да чтобы с собой в завязках бороться. У людей каки-то цели в жизни, не суть каки — денег ли заработать, дом ли купить, детей выучить, а у меня что? Как бы бухнуть вечерком, да утром похмелиться. А когда в крайний раз бросил, то почитай, цельный год только и думал, чтобы не сорваться, а она мне знаешь, во сне даже снилась…
— Кто? — вскинула подбородок Бо.
— Водка, кто ещё-то, — затушил чинарик* (окурок) Пападос и зашёлся долгим кашлем. — Всю жисть и угробил на неё, а к чему, зачем? Люди живут с каким-то смыслом, а я как в юности в говно наступил, так все годы и потратил, чтобы выковырять его с подошвы.
Лошадку, знаешь, привяжут к колышку, вот она и бегат вокруг него, круги наматыват. А люди сами себе колышки выдумывают и тоже вокруг их всю жисть и бегают. Кто вокруг работы заморачивается, а я вот вокруг водочки. Никакого резона от меня нет, ничего не вышло, так, пусто место. Помру, похоронят, а на другой день и забудут, что был такой Пападос на этом свете, — дрогнул голос старика, и он поджал нижнюю губу. Слёзы накатились на глаза Бо, и она даже вздохнула пару раз, чтобы успокоиться.
Долго молчали, думали каждый о своём.
— А чего ты пил-то, дядь Пападос? От радости или от горя?
— Да не. От скуки, — буркнул дед. — От безысходности. Мужику, да и бабе, чего нужно? Знаешь?
— Нет. Расскажи, — наклонила голову вбок Бо.
— Что я тебе скажу? Понимать, для чёго живёшь, вот и весь сказ. Чтобы цель какая-то была: детишек ли воспитать, карьеру ли сделать, прожить ли достойно — у всех своя, обо всём и не скажешь. Главное, чтобы не вхолостую. Одни, глядь, в космос летали, другие — лекарству какую-то изобрели, третьи — всю землю обошли. Хоть что, главное, чтобы не впустую. Потому, когда впустую, тогда и водка появляется или наркота какая — и всё. Годы-то они махом пролетят, и не заметишь, как просрёшь всё на свете.