Путешественница. Книга 2. В плену стихий
Шрифт:
– …Согласно закону о запрете килтов и тартанов, изданному парламентом его величества, виновный в вышеупомянутом преступлении должен быть приговорен к шестидесяти ударам плетью.
С выработанным бесстрастием Грей посмотрел на сержанта-кузнеца – исполнителя наказания: обоим это приходилось делать не в первый раз. Дождь так и не прекратился, и потому майор не рискнул повторять кивок шляпой, а лишь сказал то, что требовалось от него по уставу:
– Мистер Фрэзер, примите наказание.
Грей застыл, не в силах отвести взгляд, и смотрел на то,
Могучие мышцы Джейми инстинктивно напрягались в попытке противостоять ударам, бугрились под кожей; в ответ у майора так заболели его собственные мускулы, что он места себе не находил. Кровь со спины истязаемого, смешиваясь с дождевой водой, стекала вниз, на его штаны.
Вокруг Грея стояло множество людей – и солдаты, и узники, – однако глаза всех собравшихся были прикованы к столбу для порки и человеку, привязанному к нему. Никто даже не кашлял.
При этом все чувства, словно липкая глина, перекрывало отвращение к себе, следовавшее из печального обстоятельства: все смотрели на наказание вовсе не из чувства долга. На самом же деле никто не мог оторваться от вида струи крови и воды, стекавшей по сведенным болью мышцам.
Кузнец делал между ударами очень небольшие промежутки. Он спешил: ему, как и остальным, хотелось поскорее покончить с неприятным делом и попасть в теплое помещение. Гриссом громко вел счет и каждый удар записывал в протокол. Время от времени сержант счищал пальцами с плети куски плоти и кровь узника, затем встряхивал свое орудие, крутил им над головой и вновь опускал на спину жертвы.
– Тридцать! – крикнул сержант…
Майора Грея стошнило прямо на ровно сложенные документы, лежавшие в нижнем ящике стола.
Он изо всех сил впился ногтями в ладони, но озноб не проходил. Он шел изнутри костей, как мороз.
– Прикройте его одеялом, скоро я подойду.
Голос врача, англичанина, звучал откуда-то с небес, и он не заметил никакой связи между ним и руками, уверенно взявшими его за плечи.
Его переместили, и он не смог сдержать крика от боли в открывшихся от движения ранах на спине. От того, что по бокам вновь потекла кровь, усилился озноб, не проходивший и под грубым одеялом, которое накинули ему на плечи.
В попытке справиться со страшной дрожью он прижался щекой к деревянной лавке и вцепился в нее руками. Неподалеку от него слышались какие-то шорохи и шаги, однако он пытался перетерпеть боль и не мог отвлекаться.
Стукнула дверь, и наступила тишина. Неужели его оставили одного? Но вновь послышались чьи-то шаги, и рука стянула с его истерзанной спины одеяло.
– Мда. Досталось тебе, малый.
Он промолчал, но никто и не ждал от него ответа. Врач ненадолго повернулся, а затем Джейми ощутил его руку, которая подхватила его голову под щеку, подняла ее над лавкой и положила на грубую деревянную лавку полотенце.
– Я очищу раны, – ровно сказал врач.
Руки доктора дотронулись до спины, он
– Сколько тебе лет, малый?
– Девятнадцать, – сказал он и прикусил губу, чтобы сдержать стон.
Некоторое время доктор мягко касался его спины тут и там, потом куда-то делся, и он услышал звук опускающегося засова.
– Вот теперь никто не зайдет, – добродушно сказал вернувшийся к нему врач. – Можешь кричать.
– Эй! – повторял снова и снова кто-то невидимый. – Очнись, дружище!
Он с трудом пришел в себя, почувствовал щекой грубую доску и не сразу понял, куда попал. До щеки дотронулась чья-то выплывшая из темноты рука.
– Дружище, ты скрежетал во сне зубами, – прошептал этот кто-то. – Так сильно болит?
– Ничего, терпеть можно, – пробормотал он.
Однако когда он попытался встать, его настигла такая жгучая боль в спине, уже не во сне, а наяву, что он непроизвольно хрипло застонал и вновь упал на лавку.
Он оказался счастливчиком, и при выборе палача жребий выпал Доусу, крепкому, здоровому солдафону средних лет, который не отличался жестокостью, не любил телесные наказания и исполнял свои обязанности лишь по необходимости. Но шестьдесят ударов плетью, пусть и без рвения, не могли пройти просто так.
– Ты что, с ума сошел? Нагреть надо, но не так же. Или ты хочешь его ошпарить? – с укором выговорил кому-то Моррисон.
О да, Моррисон, как же иначе. «Интересно, – в полузабытьи подумал он. – Если встречается несколько человек, каждый непременно находит дело, подходящее для себя, даже если до того никогда с этим делом не встречался».
Когда-то Моррисон, как и большинство узников-шотландцев, работал на ферме. Скорее всего, хорошо ладил с животными, но мало об этом думал. В тюрьме же он превратился в знахаря и целителя, к которому обращались за советом хоть с болью в животе, хоть с вывихнутым пальцем. Возможно, он на самом деле мог помочь лишь совсем немного лучше прочих, но больные шли к Моррисону за помощью так же, как к Макдью за утешением, советами и справедливостью.
На его спине оказалась очень горячая ткань, и раны стало жечь так, что он издал непроизвольный стон и изо всех сил сжал зубы, сдерживая крик. Моррисон тут же положил рядом свою небольшую ладонь.
– Терпи, дружище, скоро будет не так больно.
Наконец морок рассеялся, он заморгал и закрутил головой в попытке понять, кто и что ему говорит. Вскоре он понял, что находится в темном углу большой камеры, возле очага. Над огнем поднимался пар, видимо, в котелке нагрели воду.
Уолтер Маклауд на его глазах опустил в кипяток ворох тряпок. В свете очага темные борода и брови товарища отдавали красным. После того как горячие тряпицы на его спине остыли и стали приятно-теплыми, он прикрыл глаза и задремал под тихие беседы сидевших рядом.