Путешественник
Шрифт:
Принц с пониманием улыбнулся и сказал:
— Разумеется, мастер Бошер.
Я тоже улыбнулся, а затем добавил:
— Кстати, о пиршественном зале: меня поразила еще одна вещь. Хотя там присутствовало много народу, воздух не был спертым, он оставался прохладным и свежим. Опять какие-то твои хитроумные устройства, Пьер?
— Нет. Это очень простое приспособление, придуманное в Китае давным-давно, за его работу отвечает дворцовый механик.
— Пошли, Марко, — предложил Чимким. — Мы можем нанести ему визит. Его мастерская совсем рядом.
И на этом мы распрощались с придворным золотых дел мастером и отправились дальше.
Следующего мастера, которому я был представлен, звали Вей. Он говорил только на языке хань, поэтому Чимким повторил мой вопрос относительно вентиляции в пиршественном зале и перевел мне объяснения механика. Все действительно оказалось очень просто.
— Хорошо известно, — сказал мастер, — что прохладный воздух снизу всегда вытеснит теплый воздух вверх. Повсюду в дворцовых постройках имеются подвалы, их соединяют проходы. Под каждым зданием есть подвальное помещение, которое служит всего лишь хранилищем для льда. Мы постоянно привозим все новые ледяные блоки, которые вырубают рабы в северных горах, где всегда холодно. Лед заворачивают в солому, а потом доставляют вниз самыми быстроходными караванами. И, искусно открывая то тут, то там двери и проходы, я всегда могу создать дуновение ветерка над блоками льда и прохладу там, где она требуется, или же закрыть двери, когда в этом нет необходимости.
Не дожидаясь моих вопросов, мастер Вей продолжил хвастаться некоторыми другими устройствами, за которые отвечал.
— Посредством водяного колеса, сконструированного хань, некоторое количество воды из декоративных каналов в садах отводится и загоняется в чаны под крышами всех дворцовых построек. По моему распоряжению воду из каждого чана можно спустить и заставить течь по трубам над комнатами со льдом или над печами в кухне. Когда она охладится или нагреется, я могу заставить ее создать искусственную погоду.
— Искусственную погоду? — переспросил я изумленно.
— В каждом саду есть павильоны, в которых знатные господа и дамы проводят свободное время. Если день стоит очень теплый, а кто-нибудь из них желает освежиться под дождем, не замочившись, — или, например, если какой-нибудь поэт просто захочет поразмышлять, предаваясь меланхолии, — мне достаточно всего лишь повернуть колесо. И с отвесной крыши павильона снаружи со всех сторон хлынет завеса дождя. Еще в павильонах в саду есть скамьи, которые кажутся сделанными из цельного камня, но они полые внутри. Направляя в них холодную воду летом или теплую воду — весной или осенью, я делаю их более удобными для благородных крестцов, которые на них отдыхают. Когда будет завершен новый холм Кара, я устрою в павильонах на нем еще больше приятных изобретений. Вода в трубах заставит двигаться опахала, а ее пузырьки во флейтах-кувшинах будут наигрывать нежную мелодию.
И он действительно так и сделал. Я знаю это, потому что годы спустя сам провел много дивных дней с Ху Шенг в этих павильонах и переложил для нее журчащую музыку в нежные прикосновения и ласки… Но это случилось годы спустя.
Пока что я рассказал читателям лишь о немногих новшествах и диковинках, с которыми столкнулся во дворце великого хана, в Ханбалыке и вообще в Китае. Возможно, этого недостаточно, чтобы показать, насколько отличался Китай от всех других мест, где мне удалось побывать. И мне бы хотелось подчеркнуть, каким действительно колоссальным было это отличие. Во-первых, не следует забывать, что Хубилай-хану принадлежала империя, в которую входили самые разные народы и племена и которая лежала в нескольких климатических зонах. Он мог выбрать своей резиденцией прежнюю монгольскую столицу — город Каракорум, мог обосноваться на родине монголов в далекой северной Сибири или же где-нибудь еще, ибо выбор у Хубилая был богатый — ему принадлежал чуть ли не целый континент. Однако из всех своих земель наиболее привлекательным он считал Китай, и я его вполне понимаю.
На всем протяжении пути, от самой Акры, я видел экзотические страны и города, но их различия были видны сразу: в какой бы новый город я ни приехал, что-нибудь моментально бросалось в глаза. Это могли быть люди, которые странно выглядели, странно себя вели или носили странные одежды, это могли быть здания необычной архитектуры. Однако повсюду на улицах всегда попадались собаки и кошки, не отличавшиеся от кошек и собак, обитавших в других местах, а над головой летали птицы-мусорщики: голуби, чайки, коршуны — словом, такие же, как и в любом другом городе на земле. Вокруг же городов тянулись однообразные холмы, горы или равнины. Разумеется, дикая природа и экзотические животные поначалу производили впечатление — вроде массивных, покрытых снегом утесов на высоком Памире и великолепных «баранов Марко», — но после долгого путешествия обнаруживалось, что большая часть пейзажей, растительности и животного мира повторяются и весьма схожи между собой.
В Китае же, наоборот, почти повсюду встречалась масса интересного — причем не только то, что сразу бросалось в глаза, но даже то, что чужеземец замечал лишь краешком глаза. Удивительными тут были звуки, которые я едва слышал, и запахи, которые со всех сторон приносил ветер. Во время прогулки по улицам Ханбалыка я мог бросить взор на что угодно, от устремленных вниз изогнутых крыш до разнообразных лиц и одежд прохожих, но это всегда сопровождалось ощущением, что где-то рядом меня поджидает нечто еще более заслуживающее внимания.
Если бы я посмотрел на улицу, то увидел бы извечных кошек и собак, однако их невозможно было спутать с теми, которые рылись в отбросах в Суведии, Балхе или где-нибудь еще. Большинство кошек в Китае были маленькими и приятной расцветки: серовато-коричневые, за исключением коричневых ушей, лап и хвоста, или же серебристо-голубые лапами чуть ли не цвета индиго, хвосты у них были странно короткими и, что еще более удивительно, на самом кончике загибались в виде крючка, за который, казалось, их можно было подвесить. Некоторые из бегающих повсюду собак напоминали маленьких львов: лохматые, с вдавленными мордами и выпуклыми глазами. Представители другой породы вообще не были похожи ни на одно животное на земле: так мог бы выглядеть древесный пень, если бы он умел ходить. И действительно, эта порода собак называется shu-pei, что означает «свисающая кора», потому что у них столько огромных складок кожи, что невозможно не только разобрать, как собака выглядит, но и вообще разглядеть ее форму. Просто ходячая нелепая раскачивающаяся груда морщин.
Была тут и еще одна порода собак, которую местные жители использовали таким образом, что я сомневаюсь, стоит ли вообще об этом рассказывать. Если бы мне поведал об этом кто-нибудь другой, я бы лично, скорее всего, не поверил. Эти собаки были большими, с жесткими красноватыми шкурами, и назывались они xiang-gou. На всех псах, как на пони, была надета упряжь, и животные вышагивали осторожно, но с чувством собственного достоинства, потому что на их упряжи имелась выступающая ручка, при помощи которой собака вела мужчину или женщину. Человек, который держался за эту ручку, был слепым — но не бродячим нищим, а просто тем, кто вышел по делам, на рынок или прогуляться. Клянусь вам, это правда. Xiang-gou в переводе означает «собака-поводырь», в Китае их специально разводят и обучают водить слепого хозяина по его приказу: так, чтобы он при этом не спотыкался и не сталкивался с другими, уверенно обходил толпу и не налетал на проезжающие телеги.
А еще в Ханбалыке были удивительные звуки и запахи, которые обычно исходили из одного источника. На каждом углу стояли прилавок или ручная тележка, где продавалась только что приготовленная горячая еда для работающих на улице или очень занятых прохожих, которым приходилось есть на бегу. Поэтому я одновременно чувствовал запах и слышал шипение жареной рыбы или мяса. Или же ощущал слабый чесночный аромат варившейся mi`an, сопровождавшийся чавканьем тех, кто ел ее, забрасывая в рот при помощи «проворных щипцов». Поскольку Ханбалык был столицей великого хана, его мостовые постоянно надраивали мойщики улиц, искусно обращавшиеся с вениками и ведрами. Таким образом, город был в целом лишен ядовитых миазмов человеческих нечистот — в гораздо большей степени, чем любой другой город Китая, и в непередаваемо большей степени, чем города где-нибудь на Востоке. Основным запахом Ханбалыка была смесь ароматов специй и масла для жарки. Помню, к нему, пока я шел мимо многочисленных лавочек и рыночных прилавков, в разное время примешивались запахи жасмина, чая, дымка от жаровен, сандала, фруктов, благовоний и случайный аромат от веера проходившей мимо женщины.