Путешественник
Шрифт:
Я взглянул: так оно и было. Как следует рассмотрев прибор, я рискнул заметить:
— Точный расчет, точное деление круга, все это, несомненно, так. Но какой в этом прок?
Лин Нган в ужасе уставился на меня.
— Какой в этом прок?
— Наш западный старомодный круг, по крайней мере, легко поделить на четверти. А как может человек, используя этот ваш круг, вычислить правильный угол?
Математик занервничал.
— Но, господин Марко Поло, неужели вы не понимаете, насколько это гениально? Какое упорное наблюдение! Какой изысканный расчет! Насколько наши безупречные вычисления превосходят небрежные расчеты математиков Запада!
— О, я открыто признаю это. Просто, по-моему, ваш круг очень непрактичный. Триста шестьдесят пять с четвертью градусов сведут землемера с ума. Это уничтожит все наши карты. И строитель никогда не сможет возвести дом с правильными углами и прямоугольными комнатами.
Спокойствие Лин Нгана улетучилось окончательно, и он в раздражении повысил голос:
— Вы там, на Западе, беспокоитесь только о том, как накопить знания. Вы совершенно не заботитесь о том, как овладеть мудростью. Я говорю вам о чистой математике, а вы мне о плотниках!
Я робко заметил:
— Я несведущ в философии, господин Лин Нган, но знавал нескольких плотников. Они подняли бы на смех этот китайский круг.
— На смех! — воскликнул он сдавленным голосом.
Я впервые видел, как обычно мудрый и невозмутимый философ-созерцатель позволил себе прийти в ярость, что считается у хань неприличным. Поэтому я благоразумно попрощался с математиком и почтительно удалился из его покоев. Я опять столкнулся с хвалеными китайскими изобретениями и в очередной раз испытал разочарование. Математик наверняка счел меня невежей.
Однако во время похожей беседы в придворной астрономической обсерватории я ухитрился держаться с уверенностью и апломбом. Обсерватория представляла собой самую высокую террасу дворца и не имела крыши. Она была забита очень большими и сложными инструментами: армиллярными сферами, солнечными часами, астролябиями и алидадами. Все они были искусно сделаны из мрамора и меди. Придворный астроном, Джамаль-уд-Дин, был персом. Как он сам объяснил мне, все эти инструменты были изобретены и созданы много лет назад у него на родине, поэтому он лучше всех знал, как с ними работать. Под его началом находилось около полудюжины астрономов, все хань, потому что, как сказал господин Джамаль, у хань хранились скрупулезные записи наблюдений астрономических обсерваторий за гораздо больший срок, чем у других народов. Мы с Джамалем-уд-Дином беседовали на фарси, и он переводил мне замечания, которые делали его коллеги.
Я начал с того, что искренне признался:
— Господа, единственное, что я знаю из астрономии, — это библейская запись о том, как пророк Джошуа для того, чтобы продлить время битвы, заставил солнце остановиться в небе.
Джамаль искоса взглянул на меня, но перевел это пожилым хань. Казалось, мое замечание удивило их и заинтересовало. Посовещавшись, астрономы вежливо переспросили:
— Он остановил солнце, да, этот Джошуа? Очень интересно. Когда это произошло?
— О, много-много лет тому назад, — ответил я. — Когда израильтяне сражались против аморитов. Это случилось задолго до того, как родился Христос и началось христианское летоисчисление.
— Это очень интересно, — повторили они после того, как снова посовещались между собой. — Нашим астрономическим записям, содержащимся в «Шу-цзин» [199] , более трех тысяч пятисот семидесяти лет, и в них нет ни малейшего упоминания об этом случае. Предположим, что вселенское событие такой природы действительно имело место, тогда об этом толковали бы все подряд, и уж его точно не обошли бы вниманием астрономы того времени. Как вы считаете, это случилось еще раньше?
199
«Шу-цзин» («Книга преданий» (кит.)) — сборник записей преданий, сказаний, мифов, исторических событий. Один из наиболее почитаемых древнекитайских памятников, входящих в свод классической литературы «Тринадцать канонов» («Ши саньузин»).
Почувствовав, что бедные старики явно перепугались оттого что я знаю больше их по истории астрономии, я милостиво сменил тему разговора:
— Хотя я почти не обучен вашей профессии, господа, но отличаюсь любопытством. Я сам часто смотрел на небо и даже придумал некоторые собственные теории.
— Правда? — спросил господин Джамаль и, посоветовавшись с остальными, добавил: — Нам бы хотелось удостоиться чести услышать их.
Итак, с приличествующей скромностью, но без всяких уловок и хитростей я рассказал астрономам об одном выводе, к которому сам пришел: что Солнце и Луна находятся на своих орбитах ближе всего к Земле утром и вечером, чем в иные часы.
— Это легко заметить, господа, — сказал я. — Просто посмотрите на Солнце на восходе и закате. Или лучше понаблюдайте за восходом полной Луны, на нее можно смотреть, не причиняя боли глазам. Когда она восходит с другой стороны Земли, она огромна. Но затем Луна уменьшается, пока не достигнет зенита, и тогда, от нее остается лишь небольшая ее часть. Я видел это явление много раз, наблюдая за восходом Луны с берега Венецианской лагуны. Очевидно, сие небесное тело удаляется от Земли в процессе ее движения по орбите. Ибо в противном случае нам придется признать, что Луна уменьшается и съеживается, пока движется, а подобное объяснение, на мой взгляд, было бы слишком глупо.
— Глупо, воистину, — пробормотал Джамаль-уд-Дин. После чего все астрономы в явном изумлении дружно покачали головами и некоторое время молчали. Наконец один из мудрецов, очевидно, решил проверить степень моих познаний в астрономии, потому что через Джамаля задал мне другой вопрос:
— А каково ваше мнение, Марко Поло, о солнечных пятнах?
— Ах, — сказал я, обрадовавшись, что могу ответить сразу. — Это очень опасное уродство. Ужасная вещь.
— Объясните почему? Наши мнения о том, что они означают в универсальной схеме вещей — зло или добро, — разделились.
— Ну, я не знаю, я бы не сказал, что это зло. Уродство — да, скорее всего. В течение долгого времени я полагал, что все монгольские женщины уродливы, пока не увидел монголок здесь, во дворце.
Астрономы выглядели сбитыми с толку, а господин Джамаль нерешительно спросил:
— Какое отношение это имеет к теме разговора?
Я ответил:
— Я понял, что лишь монголки-кочевницы, то есть те, кто проводит свою жизнь на открытом воздухе, все в веснушках и пятнах, а их кожа покрыта загаром. Более цивилизованные монгольские дамы при дворе, наоборот…