Путешественник
Шрифт:
Большинство звуков на улице раздавались непрерывно, день и ночь: щебетание, бормотание, пение прохожих, громыхание и лязг от колес повозок и телег, — и довольно часто звон от них, потому что множество возчиков привязывали к спицам своих колес колокольчики, — стук копыт лошадей и яков, более легкий топот ослиных копыт, шарканье больших подушек ног верблюдов, шуршание соломенных сандалий, которые в Китае носят беспрерывно снующие туда-сюда носильщики. Эта постоянная смесь звуков частенько перемежалась с воплями торговца рыбой, или завыванием зеленщика, или «квок-квок», исходящим от продавца домашней птицы, который призывно колотил по полой внутри деревянной утке, или раскатистым «бум-бум-бум» барабана, предупреждающего, что где-то пожар. И лишь время от времени шум на улицах Ханбалыка превращался в почтительное молчание — когда отряд дворцовых стражников быстро проходил мимо. Один из них бил в фанфары жезлом, похожим на изогнутую медную лиру, остальные размахивали дубинами с железными наконечниками, чтобы очистить путь для благородного господина, который ехал за ними верхом на лошади или же его несли в паланкине.
Иногда уличный шум перекрывала — в буквальном смысле звуча сверху — тонкая мелодичная игра на флейте. Помнится, первое время я приходил в недоумение. Но потом понял, что по крайней мере хоть одной птице в каждой стае обычных городских голубей был повязан на шею маленький свисток, который играл как флейта. Хотя большинство местных голубей выглядели совершенно обыкновенно, но встречались здесь также и представители одного очень пушистого вида, которого я никогда раньше не видел. Во время полета такой голубь каким-то образом замирал в воздухе, как акробат на туго натянутой проволоке, затем какое-то время камнем падал вниз, радостно проделывая в воздухе что-то наподобие кувырка, после чего спокойно, как ни в чем не бывало, летел дальше.
Ну а если поднять взор еще выше над городскими крышами, то в каждый ветреный осенний день в Ханбалыке можно увидеть стаи летящих feng-zheng. Это не птицы, хотя некоторые из них и имеют похожую форму и раскрашены, как птицы. Другие сделаны таким образом, что напоминают огромных бабочек или небольших драконов. Feng-zheng представляет собой сооружение из легких прутьев и очень тонкой бумаги, к нему привязана катушка с веревкой. Человек, держащий ее в руке, бежит до тех пор, пока feng-zheng не подхватит ветер, а затем, аккуратно подергивая конец этой веревки, может заставить конструкцию набрать высоту, летать, падать вниз и делать в небе курбеты. (Что касается меня, то я никогда не мог постичь это искусство.) Высота, на которую способен подняться feng-zheng, зависит лишь от длины веревки в катушке, и иногда кое-какие feng-zheng поднимались так высоко, что скрывались из виду. Мужчины любили устраивать целые сражения. Они приклеивали к веревкам крошки растолченного фарфора или осколки слюды и отпускали свои feng-zheng лететь, стараясь направить их так, чтобы веревкой перерезать привязь противника, заставить таким образом упасть на землю. При этом, как правило, мужчины делали огромные ставки на результат сражения. Однако женщины и дети любили запускать feng-zheng просто так, ради удовольствия.
В ночном небе Китая тоже творились удивительные вещи, и моя голова, volente o nolente, подергивалась от шума, которым сопровождались необычные зрелища. Я имею в виду сильные взрывы, гул и брызги искусственных огней и вспышек, поэтически называемые «огненными деревьями» и «пламенными цветами». Казалось, что в Китае, так же как и во многих других странах Востока, каждый день отмечали какой-нибудь народный праздник или памятную годовщину. Но только в Китае торжества продолжались до глубокой ночи, видимо, это и стало причиной отправлять в небо необычные огни, взрывающиеся яркими вспышками, а затем разноцветными частицами падающие на землю. Я наблюдал эти представления с неизменным восторгом и трепетом, которые нисколько не уменьшились, когда позже я узнал механизм действия этих чудес.
Сельская местность в Китае тоже очень пестрая, что отличает его от других стран. Я уже описывал несколько характерных для Китая видов местности, а об остальных расскажу в свой черед. Однако позвольте мне упомянуть здесь вот о чем. Пока я жил в Ханбалыке, то мог, имея в своем распоряжении лошадь из дворцовых конюшен, когда пожелаю, проводить день в деревне или прямо с утра отправляться куда-нибудь, чтобы посмотреть на очередную диковинку, которой нет ни в одной другой местности этой страны. Мне нравилось любоваться фрагментами Великой стены, которая чудовищной окаменевшей змеей извивалась от горизонта до горизонта. Она все еще оставалась фантастическим пиршеством для глаз, хотя и была уже абсолютно бесполезной и могла служить разве что памятником человеческому тщеславию.
Я вовсе не собираюсь создать у читателей впечатление, что все в Китае, или даже в самой столице, было красивым и приятным, а население Ханбалыка жило богато и беспечно. Мне бы не хотелось, чтобы вы так думали, потому что от однообразной привлекательности можно устать не меньше, чем от величественно-скучных ландшафтов Памира. Хубилай мог бы разместить свою столицу в городе с более мягким климатом — например, на юге Китая имелись города, которые радовали вечной весной, а еще южнее и вовсе можно было наслаждаться вечным летом. Но люди, которые там жили, как я обнаружил, когда посетил эти местности, были такими же навязчиво-приторными. Климат Ханбалыка очень похож на климат Венеции: весной идут дожди, зимой выпадает снег, а летом иногда случается гнетущая жара. Но поскольку столица Хубилай-хана не могла соперничать с овеваемой влажными ветрами Венецией, дома, одежда и убранство ее жителей были насквозь пропитаны желтой пылью, которая постоянно летела сюда из западных пустынь.
Сам город Ханбалык был переменчивым, разнообразным и неизменно придавал людям сил, им никогда нельзя было пресытиться. В жизни его, разумеется, как и везде в мире, были и мрачные стороны. Здесь соседствовали роскошь и нищета, радость и горе. Под величественным ханским дворцом ютилась подземная темница Ласкателя. Под роскошными одеяниями знати и придворных иной раз скрывались люди с низкими желаниями и низменными помыслами. Даже обе мои хорошенькие служанки демонстрировали порой совсем не такие уж приятные перепады настроения. Да и за пределами дворца, на улицах и рынках, далеко не все жители Ханбалыка были процветающими купцами или состоятельными покупателями. Попадались и не слишком счастливые люди, и просто очень бедные. Я помню, как однажды увидел на рынке прилавок, где продавалось мясо для бедняков. Мне тогда перевели надписи на доске: «Лесная креветка, домашний олень, молодые угри», — а затем объяснили, что это всего лишь характерные для хань цветистые названия. В действительности же покупателям предлагались кузнечики, крысы и змеиные потроха.
Глава 6
Несколько следующих месяцев я занимался лишь тем, что вежливо расспрашивал по очереди многочисленных министров, дворцовых управляющих, счетоводов и всевозможных придворных, которые несли ответственность за слаженную и бесперебойную работу созданного Хубилаем сложного механизма управления империей. Чимким познакомил меня с большинством из них, но поскольку у него были свои собственные обязанности как у вана Ханбалыка, договариваться о встречах мне уже приходилось самостоятельно. Некоторые чиновники, в том числе и самые высокопоставленные, весьма дружелюбно относились к моим расспросам и любезно все объясняли. Другие, включая некоторых простых управляющих во дворце, занимавших смехотворно низкие должности, явно считали меня назойливым любопытным чужестранцем и разговаривали весьма неохотно. Но все они, по приказу великого хана, вынуждены были принимать меня. Я не стал ни для кого делать исключений и посетил всех, не позволив даже самым недружелюбно настроенным отделаться короткими или уклончивыми ответами. Хотя должен признаться, что работа одних заинтересовала меня гораздо больше, чем занятия других, и потому я больше времени провел с ними.
Так, беседа с придворным математиком, например, оказалась чрезвычайно короткой. Моя голова не слишком пригодна для арифметики, как мог бы аттестовать меня мой старый учитель fra Варисто. Поначалу господин Лин Нган был настроен весьма дружелюбно — он был первым придворным, с которым я встретился по приезде в Ханбалык, — этот человек явно гордился своими обязанностями и страстно желал рассказать о них. Боюсь, что видимое отсутствие интереса с моей стороны слегка уменьшило его энтузиазм. Фактически он ограничился лишь тем, что показал мне nan-zhen — китайский вариант прибора для мореплавателей.
— Как же, знаю, — сказал я. — Игла, указывающая на север, у венецианских капитанов кораблей она есть тоже. Инструмент этот у нас называется буссолью.
— Мы именуем его «повозкой, едущей на юг». И могу побиться об заклад, что ее нельзя даже сравнивать с вашими грубыми венецианскими приборами. Вы на Западе все еще пользуетесь кругом, поделенным всего только на триста шестьдесят градусов. Это лишь грубое приближение к истине, до которого додумался кто-то из ваших ограниченных предков, не способных даже как следует сосчитать количество дней в году. Истинная протяженность солнечного года была известна нам, народу хань, три тысячи лет тому назад. Смотри, наш круг поделен ровно на триста шестьдесят пять с четвертью градусов.