Путешественник
Шрифт:
Неожиданно мастер Ши начал метаться по разрушенной комнате, пока не нашел все еще дымящуюся щепку. Он помахал ею, чтобы она разгорелась, и побежал в сад. Мы с Чимкимом последовали за ним, повторяя: «Только, пожалуйста, будьте осторожны!» Мастер огня прикоснулся горящим концом к катышкам, и они, ярко вспыхнув и зашипев, исчезли, совсем как порошок.
— Yom mekhayeh! — снова выдохнул мастер огня, затем повернулся ко мне и, вытаращив глаза, пробормотал: — Bar mazel! [211] — После этого он обратился к принцу на ханьском языке: — Mu bujian jie.
211
Счастливчик! (иврит)
— Старая поговорка, — пояснил мне Чимким. — «Глаз не видит собственного века». Я так понимаю, что ты открыл нечто совершенно новое о воспламеняющемся порошке, новое даже для опытного мастера огня.
— Ничего особенного, так, просто кое-что пришло в голову, — скромно сказал я.
Мастер Ши стоял, уставившись на меня глазами, похожими на блюдца, тряс головой и бормотал что-то вроде «khakhem» [212] и «khalutz» [213] . Затем он снова обратился к Чимкиму:
212
Мудрец (иврит).
213
Первопроходец, пионер (иврит).
— Мой принц, намерены ли вы наказать этого беспечного ференгхи за то, что он стал причиной разрушений и жертв? Разумеется, он заслужил того, чтобы его наказали. Однако Mishna [214] говорит нам, что думающий бастард ценится гораздо выше знатного раввина, который лишь заучил чужую мудрость и бездумно ее повторяет. Я полагаю, что Марко Поло совершил величайшее открытие.
— Я не знаю, что такое Mishna, мастер Ши, — проворчал принц, — но я передам ваше мнение своему отцу. Причем немедленно. — Чимким повернулся ко мне. — Пошли со мной, Марко. Отец как раз послал меня за тобой, когда я услышал грохот твоего… открытия. Я рад, что мне не придется нести тебя к нему в ложке. Поторапливайся.
214
Мишна (иврит) — самая древняя часть Талмуда.
— Марко Поло, — произнес великий хан без всякого вступления. — Мне надо послать гонца в Юньнань, к орлоку Баяну, чтобы оповестить его о тех событиях, которые недавно здесь произошли. Думаю, что ты достоин чести быть этим гонцом. Послание, которое ты возьмешь с собой, как раз сейчас пишут. В нем я рассказываю Баяну новости о министре Пао и предлагаю ему теперь, когда юэ лишились своего тайного сторонника в самом сердце Монгольского ханства, предпринять некоторые меры. Передай Баяну послание и оставайся при нем, пока война не будет выиграна. Затем тебе окажут честь, отправив ко мне с известием, что Юньнань наконец наш.
— Вы посылаете меня на войну, великий хан? — Не скажу, что это привело меня в восторг. — Но ведь у меня нет в этом отношении никакого опыта.
— Тогда тебе надо его приобрести. Каждый мужчина за свою жизнь должен принять участие, по крайней мере, в одной войне — как еще иначе он может сказать, что вкусил все, что предлагает мужчине жизнь?
— Боюсь, великий хан, что война предлагает нам не столько жизнь, сколько смерть. — Я рассмеялся, но без особого веселья.
— Каждый человек умрет, — сказал Хубилай довольно сухо. — Смерть некоторых, по крайней мере, менее постыдна, чем смерть других. Ты предпочитаешь умереть как чиновник, постепенно старея, слабея и увядая? Неужели ты боишься, Марко?
— Я не боюсь, великий хан. Но что, если война затянется надолго? Или так никогда и не будет выиграна?
Еще более сухим тоном он произнес:
— Лучше сражаться за проигрышное дело, чем быть вынужденным признаться потом своим внукам, что ты вообще никогда не сражался. Вах!
Принц Чимким подал голос:
— Могу заверить вас, отец, что Марко Поло не из тех, кто уклоняется от борьбы, да и трусом его тоже не назовешь. Однако вы должны проявить к нему снисходительность, ибо в настоящий момент Марко слегка потрясен недавним несчастьем. — Он вкратце рассказал Хубилаю о трагедии, подчеркнув, что все произошло случайно.
— Понятно, значит, ты лишился женщин, которые тебе прислуживали, и возможности самому служить женщинам, — с сочувствием произнес великий хан. — Ну что же, тебе придется преодолеть путь до провинции Юньнань слишком быстро, чтобы иметь нужду в служанках, и ты будешь слишком сильно уставать каждый вечер, чтобы мечтать о чем-либо, кроме сна. Когда ты доберешься туда, то, разумеется, сможешь вместе с остальными воинами принять участие в грабеже и насилии. Возьми себе рабов, выбери женщин для услужения. Веди себя так, словно ты рожден монголом.
— Хорошо, великий хан, — произнес я покорно.
Он откинулся и вздохнул, словно сожалея о том, что старые добрые деньки прошли, и пробормотал, вспоминая:
— Мой великий дед Чингис, говорят, родился, сжимая в крошечном кулачке сгусток крови, по которому шаман предсказал, что он прольет в своей жизни много крови и многого достигнет. Предсказание исполнилось. И я до сих пор вспоминаю, как он говорил нам, своим внукам: «Мальчики, для мужчины нет большего наслаждения, чем убивать своих врагов, а затем, вымазавшись в их дымящейся крови, насиловать их непорочных жен и девственных дочерей. Нет ничего восхитительнее чувства, которое испытываешь, изливая струю jing-ye в женщину или девочку, которая рыдает, всячески сопротивляется, ненавидит и проклинает тебя». Так говорил Чингисхан, Бессмертный Монгол.
— Я буду помнить об этом, великий хан.
Он снова сел прямо и сказал:
— Не сомневайся, ты сможешь привести в порядок свои дела перед отъездом. Но постарайся закончить все как можно быстрей. Я уже выслал вперед всадников, чтобы они подготовили вам дорогу. Если по дороге туда ты сумеешь нарисовать для меня карты этого пути — такие же, как карты Шелкового пути, созданные твоими родственниками, — я буду благодарен и щедро тебя награжу. И еще, если во время путешествия ты сможешь добраться до беглеца министра Пао, я разрешаю тебе убить его, и за это ты тоже получишь награду. А теперь ступай и собирайся в путешествие. Я приготовлю быстрых лошадей и надежный эскорт. Сообщишь мне, как только будешь готов.
«Вот и хорошо, — думал я, возвращаясь в свои покои, — это, по крайней мере, позволит мне скрыться от своих врагов при дворе — wali Ахмеда, госпожи Чао, Ласкателя Пинга и кого-то там еще, я ведь могу лишь гадать, кто нашептывал мне угрозы. Уж лучше пасть в открытом сражении, чем от руки того, кто подкрадывается незаметно со спины».
У меня в покоях находился придворный архитектор, который производил замеры, что-то бормотал себе под нос и резким голосом отдавал приказы команде рабочих, уже начавших убирать разрушенные стены и крышу. К счастью, большая часть личных вещей и ценностей, находившихся в спальне, осталась целой. Ноздря тоже был там, он поджег ладан, чтобы очистить воздух. Я приказал ему уложить мне одежду для путешествия и собрать легкий вьюк с необходимыми вещами. После этого я собрал вместе все свои дорожные заметки, которые делал с тех самых пор, как покинул Венецию, и отнес их в комнату отца.