Путешественник
Шрифт:
— Любопытно, — пробормотал отец. — Разумеется, весть о нашем прибытии уже давно разлетелась по побережью. Ильхан Аргун к этому времени уже должен был бы весь измучиться от нетерпения.
Предоставив отцу руководить выгрузкой всей нашей компании и вещей, я окликнул ялик karaji и переправился на берег. Там я обратился к горожанину, который выглядел достаточно разумным, и принялся расспрашивать его. После этого я тут же поплыл обратно на корабль, чтобы обсудить то, что узнал, с отцом, посланцем Уладаем и встревоженной Кукачин.
— Наверное, лучше пока приостановить выгрузку, пока мы не решим, как быть
Госпожа Кукачин разразилась слезами — она плакала так искренно, словно этот человек был ее мужем, с которым она прожила долгую жизнь и которого сильно любила, хотя на самом деле она даже ни разу не видела своего суженого. Как только служанки увели Кукачин в каюту, отец принялся задумчиво жевать краешек своей бороды, а Уладай сказал:
— Вах! Бьюсь об заклад, что Аргун умер в тот же самый момент, когда на Яве погибли мои приятели — посланцы Коджа и Апушка. Это было знамение. Мы уже тогда должны были предчувствовать, что произойдет нечто ужасное.
— Мы все равно не смогли бы ничего сделать, даже если бы и предчувствовали, — возразил отец. — Сейчас нужно решить другой вопрос: что нам теперь делать с Кукачин?
Я ответил:
— Ее жених Аргун умер, а горожанин, с которым я беседовал на берегу, сказал, что его сын Газан еще не вошел в возраст, чтобы унаследовать ханство.
— Так и есть, — сказал Уладай. — Думаю, что его дядя Гайхаду правит сейчас от имени своего несовершеннолетнего племянника.
— Именно так мне и объяснили. Но хуже всего, что, похоже, этот самый Гайхаду ничего не знает о том, что его недавно умерший брат послал за новой женой, и он вовсе не заинтересован в том, чтобы взять ее себе.
— Не имеет значения, — заявил Уладай. — Поскольку Кукачин послал его господин великий хан, Гайхаду подчинится и освободит вас от заботы о ней. Мы отвезем ее в столицу — город Мараге. Никаких затруднений с этим не возникнет, поскольку у Марко есть пайцза великого хана. Нам надо только приказать шаху Ормуза снабдить нас всем необходимым.
Так мы и поступили. Местный шах принял нас, причем весьма радушно, а не просто потому, что выполнял свой долг. Он поселил нас всех в своем дворце — хотя мы заполнили его чуть не до отказа, — тщательно отобрал лучших собственных верблюдов, а возможно, и вообще всех, которые нашлись в его владениях, нагрузил их едой и бурдюками с водой, приставил к ним погонщиков, а также выделил нам воинов, хотя у нас уже имелся собственный эскорт. Через несколько дней мы уже двигались по суше на северо-запад, в направлении Мараге.
Это путешествие оказалось таким же долгим, как и то, которое проделали мы с отцом и дядей, когда в прошлый раз пересекли Персию с запада на восток. Однако теперь мы двигались с юга на север, нам не надо было ехать по ужасной местности, потому что наш путь лежал намного западнее Большой Соляной пустыни. У нас имелись хорошие верховые верблюды, обширные запасы продовольствия, огромное количество людей, которые делали за нас всю работу, и грозная охрана, с которой не страшны были никакие разбойники. Так что путешествовать оказалось чрезвычайно удобно, хотя и не слишком весело. Госпожа Кукачин не надевала ни одного из нарядов невесты, которые везла с собой, но каждый день одевалась в коричневое — в Персии это цвет траура. На ее милом личике застыло трогательное выражение — тревога по поводу того, какая судьба ее ждет, смешанная с покорностью этой судьбе. Поскольку все относились к Кукачин с любовью, то мы тревожились за нее и старались по возможности сделать путешествие легким и интересным для девушки.
Несмотря на то что в целом весь маршрут был иным, наш путь все же пролегал через кое-какие места, где мне, отцу и дяде доводилось бывать прежде, поэтому мы с отцом все время смотрели, что тут изменилось за годы, которые прошли с тех пор. Как правило, мы останавливались только на ночлег, но когда прибыли в Кашан, то решили задержаться там на день: нам с отцом очень хотелось прогуляться по городу, где мы в прошлый раз останавливались на отдых перед тем, как отправились в глубь ужасной пустыни Деште-Кевир. Мы взяли с собой на прогулку и дядю Маттео, в глубине души надеясь, что сцены далекого прошлого смогут сделать из него подобие того, кем он был раньше. Но ничто в Кашане не пробудило блеска в его тусклых глазах, даже prezioni — мальчики и юноши, которые до сих пор все еще были самым ценным достоянием этого города.
Мы направились к дому, в котором некогда добрая вдова Эсфирь разрешила нам пожить. Им теперь владел мужчина, ее племянник, который давно унаследовал все после смерти своей, как он выразился, добрейшей тетушки. Он показал нам, где она была похоронена согласно своей последней воле — не на иудейском кладбище, а в саду с целебными травами, за ее собственным домом. Я вспомнил, как много лет назад в этом самом саду она колотила по скорпионам своим шлепанцем и убеждала меня не пренебрегать возможностью «попробовать все в мире».
Узнав о смерти нашей доброй хозяйки, отец почтительно перекрестился и отправился дальше по улице, ведя за собой дядю Маттео, чтобы снова взглянуть на местные мастерские по производству плитки каши — ведь именно они вдохновили его на то, чтобы организовать такие же мастерские в Китае, благодаря чему мы потом получили огромную прибыль. А я еще какое-то время стоял рядом с племянником вдовы, задумчиво глядя на ее заросшую целебными травами могилу и мысленно с ней беседуя:
— Я последовал вашему совету, мирза Эсфирь. Я не упустил ни одной возможности. Я всегда без колебаний следовал туда, куда манило меня любопытство. Я по своей воле шел навстречу опасности красоты и красоте опасности. Как вы и предсказывали, я много чего испытал. В моей жизни было много радостного, чуть меньше поучительного и совсем немного того, что мне даже не хочется вспоминать. Если даже завтра я сойду в могилу, она не станет для меня темной и тихой ямой. Я смогу расцветить тьму яркими красками и наполнить ее музыкой любви и боя, блеском мечей и дрожью поцелуев, ароматами и волнением, запахом клеверного луга, который нагрело солнце, а затем смочил тихий дождик, — о, это самая сладостная вещь, которую Бог создал на земле. Да, я смогу сделать вечность разнообразной. Другие будут просто терпеть ее; я же смогу ею наслаждаться. За это я благодарен вам, мирза Эсфирь, и я шлю вам шалом… но я думаю, что вы бы тоже не были счастливы в вечности, в которой постоянно царит покой…