Путешествие будет опасным
Шрифт:
Вы, конечно, слыхали про «конфликт поколений»? У нас по-разному этот конфликт изображают. Чаще всего нас, молодых, ругают. Дескать, нигилисты мы, не ценим старших, отрицаем все, что они сделали в жизни. Чепуха! Не все мы отрицаем. Мой дед в 1944 году был ранен при освобождении Франции от нацистов. Я его медалями еще в школе гордился и сейчас горжусь. А вот ту жизнь, которую отец мне хочет в наследство передать, я отрицаю. Деньги, деньги, еще раз деньги, ничего, кроме денег. Не жизнь, а бег без остановки в погоне за деньгами. Где уж тут о других ценностях думать? Человечность, благородство, любовь, сострадание,
Нет, я не все отрицаю. Я горжусь тем, что американцы на Луне побывали. Но дома-то, на земле-то американской, что творится? Я вот хочу сделать доброе дело одному человеку, а не могу. Есть у меня один хороший друг. Во Вьетнаме подружились. Негр. Рядовой. Жизнь мне спас, из-под огня меня вынес, когда мне ногу прострелили. Демобилизовался он. Возвращаться в Миссисипи, где он батрачил на хлопковых плантациях, не хочет. Написал я ему, чтобы ехал ко мне. Обещал ему работу подыскать. Он одно время в транспортном батальоне служил, научился автомашины ремонтировать.
Так вот, обещал я ему работу подыскать, да не тут-то было. Как раз сегодня имел я один любопытный разговор в здешней авторемонтной мастерской.
— Нет ли работы, отец? — спрашиваю мастера.
— Нет, — отвечает из-под машины. Но, видимо, любопытно ему стало, высунулся. Покосился на мои начищенные ботинки, на городское пальто, спрашивает:
— Для себя, что ли, ищешь?
— Для друга, — отвечаю. — Есть один хороший человек — негр, дружок мой по службе в морской пехоте, вот для него и ищу.
— Чудак ты, — сказал старик и снова полез под машину. — Для негра работы нет.
Досадно мне стало.
— Вы что, не любите негров? — спрашиваю.
— Не люблю, — отвечает и еще дальше на спине под машину ползет.
— Они вам сделали что-нибудь плохое, отец?
— Нет, — доносится из-под машины, — они мне ничего плохого не сделали.
— За что же вы их не любите, папаша?
Не отвечает.
— Эй, старик, — кричу я ему под машину, — за что?
Заелозил он по асфальту спиной, вылез на солнышко.
— Я, — говорит, — пошутил, будто негров не люблю. Мне все равно, есть они или нет их. Но ведь вот какая закавыка, парень. Есть у меня сын. И этому сыну скоро к делу предстоит определяться, работу начинать. Мне пора на отдых, а ему пора вот этот гаечный ключ в руки взять. Так вот я хочу, чтобы этот ключ к сыну моему в руки попал, а не к твоему дружку-негру. Ключ-то один, а рук-то к нему много тянется. Понял теперь?
— Не понимаю, — отвечаю, хотя, конечно, я давно все понял. Вот ведь как жизнь устроена! Человек человека никогда в лицо не видел, а уже ненавидит его. Как волки в голодную зиму.
— Не понимаю, отец, — твержу, — не понимаю. Выходит, мой друг — человек второго сорта? Только потому, что у него кожа черная? Не понимаю…
Старик даже плюнул с досады.
— Дурак ты, — говорит, — хоть и в морской пехоте служил. Проваливай отсюда, некогда мне тебя жизни учить.
Так и ушел я ни с чем…
…Мы долго молчим. За окном шелестят шинами автомашины. Он снова курит.
— Или вот еще был у меня разговор, — нарушает он молчание. — Был я в гостях у дяди в Калифорнии. Он на авиационном заводе работает. Заговорили как-то мы с ним о том, что в мире происходит. О разрядке, о России, о разоружении. Он
— Разоружение хорошее дело. Ведь сколько денег народных на оружие идет, трудно даже представить. Сколько больниц можно было бы построить, сколько школ! Но ведь вот загвоздка: наступит день, когда будет подписано соглашение о разоружении, а не все будут радоваться, многие будут плакать, и я в их числе.
— Это почему?
— Да потому, что я работу потеряю. Ведь наш завод истребители строит.
Начал я выяснять, кто ему эту мысль внушил. Оказывается, в каком-то журнале прочитал. Вы, наверное, тоже заметили, что в последнее время у нас сильные атаки на разрядку начались. Я бы сказал даже не атаки, контратаки. Те, кто хочет мира, разрядки напряженности, разоружения, в последние годы сильно потеснили «ястребов» из военно-промышленного комплекса. Вот военно-промышленный комплекс и встревожился. Теперь вот начали пугать тем, что разоружение, дескать, безработицу увеличит.
Должен вам признаться, что когда-то и я всем этим басням о «красной угрозе» верил. Вьетнам просветил меня. И не одного меня. Хорошая была школа. Но школа эта была, так сказать, первой ступени. Дальше — сама жизнь учит. Теперь я понял, что «холодная война» — самое плохое «наследство», которое пытаются навязать нам, молодым американцам. Я отказываюсь от такого наследства. Так и напишите: Джон Джентри из Нью-Гэмпшира отвергает «холодную войну».
Я не политик, я простой рабочий, но пусть политики не считают меня дураком! Я понимаю, что, если ваши и наши ученые договорились вместе атаковать рак и болезни сердца, это — хорошо. Это на пользу всему миру. Если ваши и наши экологи договорились вместе работать, чтобы у вас и у нас, чтобы всюду воздух стал чище, а реки прозрачней, это — хорошо. Если ваши и наши космонавты вместе штурмуют космос, это — хорошо. Если ваши и наши эксперты договорились встретиться, чтобы обсудить, с какого края подступиться к разоружению, это — хорошо. Это называется разрядкой. И я — за разрядку!
У меня есть маленький сынишка. Ему я хочу оставить доброе наследство. Мне даже страшно подумать, что он когда-нибудь сможет упрекнуть меня, как я своего старика. Надо жить так, чтобы сын никогда не мог упрекнуть отца.
Нет, меня он не упрекнет. Верю, что не упрекнет!
Из камня и цветов
Двадцать пятый день нет дождя. Ньюйоркцы не помнят, чтобы был когда-нибудь такой октябрь. Жарко, как в июне. Говорят, что скоро введут ограничения на воду: городские резервуары иссякают. За Гудзоном горят леса, и фиолетовая дымка день и ночь висит над небоскребами.
Мы сидим с Грегори в Сэнтрал-парке и слушаем, как белки шуршат в ворохах опавших листьев. Сэнтрал-парк — чудо Нью-Йорка. Прямоугольной зеленой заплатой лежит он на каменной груди города-гиганта. Четыре километра в длину, около километра в ширину.
— Когда-то это место называлось Золотой Ряд, — кивает Грегори в сторону белых многоэтажных домов, вытянувшихся вдоль парка по 5-й авеню. — Я мальчишкой работал на строительстве дворца Эндрю Карнеги. Слышал о таком? Король стали, богатейший человек… Вон там, на 65-й улице, жил владелец медных компаний Кларк, а вот здесь я строил дом табачного короля Дюка. Постой, в каком же это было году?