Путешествие длиною в жизнь
Шрифт:
Зато на разных зданиях Военно-медицинской академии до сих пор висит немало мемориальных досок, напоминающих о славе этого заведения. В академии в разные годы работали такие выдающиеся ученые, как Н.И.Пирогов, И.М.Сеченов, И.П.Павлов, С.П.Боткин и многие другие. Мемориальная доска напоминает, что здесь, на кафедре химии, работал и композитор А.П.Бородин, у которого собирались члены знаменитой "Могучей кучки"... Да и главное здание, построенное на рубеже XVIII - XIX веков в стиле классицизма, вызывало у слушателей невольное уважение к месту их учебы. Старинная мебель, сохранявшаяся еще с дореволюционных времен. Великолепный парк, куда в наше время был перенесен памятник барону Виллье, лейб-медику Александра I. Прежде памятник стоял перед
Впрочем, мы были молоды и жизнь требовала своего. Отдыхать удавалось только по воскресеньям, и то если нам давали увольнительные. Но поскольку их давали не каждое воскресенье, то иногда, как водится, я бегал в самоволку. Мне было проще других слушателей: я шел домой и переодевался в штатскую одежду. Главной проблемой для меня было не попасться на глаза никому из знакомых. На первых курсах я так и привык ходить озираясь вдруг, не дай Бог, кто-нибудь увидит меня в штатском, пробирающимся к выходу с территории. А возможность нежелательных встреч была весьма реальной: я был знаком чуть ли не каждому второму.
В то время я уже встречался с одной девушкой. Она училась в Художественно-промышленном училище им. В.И.Мухиной, которое помещалось в бывшем дворце барона Штиглица. Там был потрясающий по красоте зал. Мы часто бывали на студенческих вечерах в этом училище. Обстановка здесь была более свободная, чем в нашей академии, где мы были ограничены и в передвижениях и в развлечениях рамками армейской дисциплины. Этим мы отличались от студентов обычных вузов, и их жизнь по сравнению с нашей казалась мне очень привлекательной.
На вечерах в училище и в других ленинградских вузах иногда появлялся и Слава Пожлаков. Интересно, что в отличие от Володи Федоровича, который после школы, следуя своему призванию, сразу поступил в Архитектурный институт, Слава, необыкновенно одаренный музыкально, почему-то пошел учиться в Институт инженеров железнодорожного транспорта. Конечно, это была не его стезя, и он очень быстро ушел оттуда.
В те годы он еще не писал музыку, а выступал в основном как исполнитель, но уже понемногу начал заниматься аранжировками. Он вращался в своей музыкальной среде, был в курсе последних веяний, у него были друзья, которые могли достать самые модные тогда записи "неофициальной" эстрадной музыки. Это были самодельные пластинки, и назывались они "ребрами", так как делались на рентгеновских снимках. Слава был раскованнее меня, и я старался не отставать от него.
Тогда как раз стали появляться "стиляги", ребята, которые своим видом, поведением, музыкальными вкусами как бы пытались выделиться из общей массы молодежи, все еще жившей в жестких рамках установленных официальных ограничений, предписаний того, что можно, а что нельзя. Одевались мы в то время донельзя убого - это была реальность нашей небогатой послевоенной жизни. Поэтому кое-кто из молодежи и старался вырваться из этой серой обыденности. И основным проявлением нежелания походить на других стал внешний вид "стиляг" - длинные пиджаки с широкими плечами, зауженные брюки-"дудочки", особые прически...
Желая по возможности тоже не отставать от времени, я приходил на студенческие вечера просто неотразимым: взбивал надо лбом "кок", надевал модные ботинки на толстенной подошве - "корочки". И эти "корочки" были не какими-нибудь, а сделанными сапожником из самой Мариинки. "Устроила" их мне моя тетя Женя, сказав, что знакомый сапожник из театра продает их за 800 (тогдашних) рублей. На первых курсах мы получали стипендию в размере 750 рублей. Но так как я питался дома, а родители у меня не забирали мою стипендию, то я мог позволить себе "шикануть".
Не знаю, падали ли девушки от моего неотразимого вида, но я чувствовал себя на высоте. На вечерах мы танцевали новомодным "стилем", а не какие-то там падекатры или падеграсы, потом уже появились "буги-вуги"... Моим "шикарным" ботинкам не было сносу - ведь подошва у них была толстенная, в 4 сантиметра, да еще из чистого каучука. Когда мода на них прошла, папа надевал их, отправляясь выгуливать собаку...
Но такие развлечения, посещение студенческих вечеров были не слишком частыми, по крайней мере, на первых курсах. Основное время я проводил в академии, где нас муштровали в профессиональном смысле всерьез. Принцип учения был жесткий: "Не умеешь - научим, не хочешь - заставим, не годишься - выгоним". Может быть, это звучит несколько безжалостно, но зато выпускники академии были подготовлены к своей профессии прекрасно. Все шесть лет нашим начальником курса был Алексей Алексеевич Петров, которого мы между собой называли Папой. И все шесть лет он повторял: "Конкурс продолжается", - чтобы мы и на старших курсах не вздумали расслабляться. Хотя он нас часто журил, но мы знали, что он нас любит, и не обижались, когда получали от него "нагоняи".
Все слушатели, как и положено в армии, были разбиты на подразделения, во главе которых назначались главные. Обычно их выбирали из более опытных слушателей - "офицеров". Субординация при этом соблюдалась строго. Наши старшие по возрасту сокурсники "гоняли" нас в полном соответствии с армейскими традициями. Конечно, мы, более молодые, подшучивали над ними, поскольку эти наши командиры не всегда учились лучше своих сокурсников-подчиненных. К окончанию академии между нами постепенно стали налаживаться нормальные отношения, без субординации, хотя у части "офицеров" по отношению к нам, ленинградским парням, сохранялась какая-то то ли неприязнь, то ли зависть. С этим я потом столкнулся, когда уже работал военным врачом.
На первых курсах слушателей нередко придавали в помощь взводу охраны академии и мы ходили в караул. Территория была большая, и солдат не хватало, чтобы охранять все объекты. Ладно еще, если охраняли что-либо значительное, а то под "объектом" подразумевали какую-нибудь трубу или котельную. Во время несения караула мы оказывались как бы в подчинении у солдат срочной службы из взвода охраны.
Если это было зимой, то нам выдавали тулуп, валенки, и мы с винтовкой уходили в караул на два часа. Потом приходила смена, ты шел спать в караулку на четыре часа, затем снова уходил на пост. Но даже в эти четыре часа нам не удавалось отдохнуть, потому что в помещение приходил начальник караула, включал свет и орал во весь голос: "Подъем!" Приказ касался тех, чья смена начиналась, но просыпались от его крика и те, кто только сменился и едва успел заснуть. Конечно, можно было тихо поднять тех, кому надо идти на свой пост, и не беспокоить уже отдежуривших свои два часа, но солдаты намеренно вели себя так. Потом мне как-то удалось приноровиться и я уже не просыпался, а только сквозь дрему слышал "Подъем!", понимая, что это относится к другой смене. Но все равно впечатление от этой преднамеренной демонстрации неуважения к тем, кто находится у тебя в подчинении, пусть даже и в течение нескольких часов, от этого "самоутверждения" с помощью хамства у меня до сих пор сохранилось самое отвратительное. Надо ли говорить, как мы не любили ходить в эти караулы. Но приходилось...
Стоишь возле какой-нибудь котельной или около анатомички в тулупе, с "ружжом" и ждешь, когда же пройдут эти два часа. Чтобы убить время, развлекал себя тем, что вспоминал стихи и читал их самому себе. Хорошо еще, что на этом посту можно было двигаться. Больше всего я не любил, когда надо было стоять часовым у знамени академии, хотя это и был самый почетный пост. Стоишь истукан истуканом, почти по стойке "смирно", не шевелясь, что особенно утомительно. Да еще должен каждый раз вытягиваться и замирать, когда мимо проходит старший по званию - офицер или генерал. А днем через вестибюль главного здания академии их проходило немало, и не один раз...