Путешествие ко святым местам в 1830 году
Шрифт:
Вскоре молва о святой его жизни привлекла к нему бесчисленных учеников, которые все стремились к нему в ущелье искать в них приюта от последних гонений на христианство, доверяясь молитве старца более, нежели стенам и замкам. Утомленный бременем их многолюдства, он скрылся в новую пустыню Фекуа, но и там просияла слава его имени обширной обителью. Суккум, в окрестностях того же моря, был его третьим пристанищем, только на краткое время безлюдным; ученики его стояли уже на страже около одинокой и неприступной его келии, иссеченной на вершине горы. Но когда в глубокой старости почувствовал он близкую кончину, признательное его сердце не захотело себе другой могилы, кроме того места, где так чудно был он спасен Провидением, благоволившим дать ему время усовершенствоваться
С тех пор лавра Фарранская, освященная его прахом, сделалась матерью всех прочих обителей Палестины и рассадником иноческой жизни. Все великие отшельники почерпнули в ней свои уставы и, напитанные духом ее основателя, стремились уединиться или в Юдоль плачевную, на Кедронский поток, или в длинную долину Иорданскую. Там, скитаясь по берегам священной реки, они созидали свои уединенные келии по соседству обширного, опустевшего русла ее, где дикими их сожителями были вепри и львы иорданские, таившиеся в густых ивах побережья. Звери исторгались из логов своих по мощному зову сих одиноких владык пустыни, смиренно рыкая, падали к ногам их, стерегли их безлюдные приюты и служили им, как домашние животные: ибо пустыня уже была домом отшельников.
Иногда старцы сии, неведомые миру в своих вертепах, сами заключали уединенную дверь свою в последний день жизни, и на коленах, с распростертыми к небу руками, предавали Богу дух свой; и так, через многие годы обретал молебное их тело, бдящее и по смерти, новый отшельник, избиравший себе их вертеп и долю. Там, над мощами незнакомого брата, текли его молитвы, доколе иногда усопший предшественник открывал ему в ночных видениях свое имя, прося немного земли для усталых костей своих, ибо уже другой пришелец сменял его на страже пустыни.
Дивны для нас сверхъестественные подвиги сих единоборцев. Но неужели, чрез пятьдесят и более лет беспрестанного умерщвления своей плоти, человек, созданный, чтобы властвовать в мире, не в силах покорить себе земной своей оболочки и действовать уже отдельно от нее, во всей полноте духа, повелевая стихиями и проникая в тайны будущего? Если плоть может постепенно обуять человека и, изгладив в нем мысль о назначении высоком, унижает его до подобия скота, то почему и ежечасно возвышающийся дух, при содействии благодати, сокрушением всего плотского, не может достигнуть силы сверхъестественной?
Разительный пример сих двух столь противоположных состояний человечества в себе одной показала на берегах Иордана знаменитая Мария Египетская. Бурно провела она в Александрии первые тридцать лет своей жизни, славясь красотою, утопая в наслаждениях чувственных. Для новых житейских дел отплыла она вместе с поклонниками в Иерусалим; там любопытство повлекло ее в Храм на праздник Воздвижения, но волнение народное беспрестанно отдаляло ее от Святых ворот. Тогда тайный укор пробудился в ее сердце: не высшая ли сила препятствует ей за тяжкие грехи проникнуть в святилище. И сей первый укор был минутой ее обращения. С горькими слезами поклялась она загладить покаянием свою прежнюю жизнь и, поклонясь Святому Гробу укрылась по внушению сердца во глубину пустыни Аравийской за Иордан.
Протекло около пятидесяти лет; игумен Зосима, спасавшийся в одном из монастырей иорданских, в то время, когда вся братия на время поста расходилась по разным пустыням, был увлечен далеко за Иордан желанием обрести олицетворенный идеал совершенства иноческого в каком-либо из забвенных отшельников. Много уже дней он скитался, когда наконец мелькнуло ему в отдалении подобие человеческого тела, совершенно иссохшего и опаленного солнцем, одетого лишь долгими серебристыми власами; он устремился к бегущему от него призраку и услышал жалобный голос: «Авва Зосима, я женщина! брось мне свою одежду и тогда приближься». Зосима узнал чудесную повесть жены египетской и, пораженный ее смиренным рассказом, дивился, где обрела она довольно силы для столь тяжкого испытания?
«Страшно вспоминать протекшее, – сказала отшельница: вот уже 47 лет, как я в пустыне и первые 17 провела
Она скрылась. Прошел год, и сидел игумен в урочный день на берегу реки, думая сам с собой, как перейдет дивная жена сия через бурные, весенние волны Иордана? Отшельница явилась на другой стороне и, осенив крестом шумные воды, смелой стопой по ним пошла. В ужасе пал перед ней Зосима: «Священник Бога Вышнего, – воскликнула Мария, – ты ли унижаешь страшные тайны Христовы перед грешницею!». С умилением вкусила она Божественных тела и крови и, назначив ему через год свидание в пустыне, вновь удалилась по водам.
Миновалось время, игумен пошел искать отшельницу в знакомой пустыне, – вне дикого вертепа лежало ее иссохшее тело. Одиноко отпел он безымянную, не зная, где скрыть сокровище мощей ее: но глазам его предстали начертанные на песке слова: «Авва Зосима, в самую ночь страсти Господней отошла я к Спасителю, причащенная Св. Таин; погреби здесь мое тело и помолись о убогой Марии». Радуясь небесной славе той, чье имя узнал только по смерти, он стоял в тяжкой думе, ибо не имел средства исполнить последней ее воли: но к нему на помощь выбежал из степи лев и мощными когтями разрыл перед ним глубокую могилу. Сей царственный погребатель пустыни постигнул на миг цель пришествия инока в свою дикую область и вместе с ним воздал последний долг дивной Марии.
Иногда сии великие отшельники, усовершенствовав себя одиночеством, хотели еще быть полезными миру на конце дней своих и позволяли стекаться в свое уединение многочисленной братии. Пришельцы созидали монастырь вблизи их келии, принимавшей тогда название лавры. Но славнее всех пустынножителей восстал великий Евфимий, как яркое светило, озарившее не только безлюдные окрест него ущелья, но и всю церковь православную, которую он поддержал в чистоте ее на Востоке.
Полной силой кипела тогда страсть к иночеству и наполняла пустыни и вертепы, хотя вся Палестина процветала христианством и по примеру св. Елены везде давно воздвиглись великолепные храмы и обители. Два друга племени боярского, Евфимиа и Феоктист, с юных лет посвятили себя Богу в лавре Фарранской, заключив навеки меж собой духовный союз крестового братства. Когда же с годами достигли иноческого совершенства, они стали искать новых труднейших подвигов. Пользуясь удалением братии в пустыню, на все течение Великого поста скрылись они из лавры и, следуя вверх по долине Иорданской, остановились на берегу потока, бьющего из подошвы гор на пути от Иерусалима к Иерихону. Там, поблизости горы Искушения, пленило их глубокое ущелье, где сорок дней постился Спаситель, и неприступная пещера, таившаяся на вершине утесов, избрана была для них приютом над пропастью, пастыри, нечаянно загнавшие стада свои в ущелье, с ужасом увидели два призрака человеческие на высоте столь недоступной, но вскоре начали они стекаться к подошве вертепа, прося молитв и исцелений, как бы от двух горних существ, уже вознесенных над миром. Распространившаяся о них молва привлекла бесчисленных иноков в уединение; но слезы их и мольбы никогда не могли убедить великого Евфимия оставить вертеп свой и принять их в свою паству. Он дал только им игуменом Феоктиста, основавшего обитель у подошвы горы Искушения, а сам, как выспренний дух, продолжал носиться мыслью над миром, недоступный его суете.