Путешествие на берег Маклая
Шрифт:
Я во весь рост ложился на унан, который под тяжестью моего тела медленно опускался; вставая, я мог идти далее или должен был снова повторять придуманный маневр. Трава была выше моего роста, почему только при помощи компаса, который, к счастью, я захватил с собою, я мог идти по направлению к дому, а не блуждать по сторонам. Раз пять я отдыхал: так трудно было прокладывать себе дорогу по этому зеленому морю.
Отвесные лучи солнца, пустой желудок, вся охотничья сбруя вызвали у меня даже опасение солнечного удара: несколько раз я чувствовал головокружение. Наконец, я добрался до леса, но и здесь долго пришлось искать тропинку в Гарагаси. Вернувшись домой, я выпил две чашки чаю, хотя
30 марта
Приготовил скелеты серого ворона и красного попугая. Окончив работу, я из обрезанных мускулов сделал себе котлетку, которую сам изжарил, так как Ульсон был занят стиркой белья. Котлетка оказалась очень вкусной. Погода так же хороша, как и вчера: в тени не более 31 °С, что здесь вообще бывает не часто. Когда стемнело, туземцы из Горенду приехали ловить рыбу перед моей хижиной, на что они сперва пришли спросить позволения.
Туй и Бугай остались посидеть и покурить около меня, отправив молодежь на ловлю рыбы. По их просьбе Ульсон спел им шведскую песню, которая им очень понравилась. Ловля рыбы с огнем очень живописна, и я долго любовался освещением и сценой ловли. Все конечности ловца заняты при этом: в левой руке он держит факел, которым размахивает по воздуху, как только он начинает гаснуть; правой туземец держит и бросает юр; на правой ноге он стоит, тогда как левой по временам снимает рыбок с юра. Когда ловля кончилась, мне преподнесли несколько рыбок.
31 марта
Я размерил рис и бобы на следующие пять месяцев; порции оказались очень небольшими, но все-таки, имея этот запас, приятно чувствовать, что не завишу от туземцев. К тому же ружье доставляет мне ежедневно свежую провизию, так что с этой стороны наша жизнь вполне обеспечена. Последние недели я замечаю изменение погоды: норд-вест, иногда очень свежий, дувший последние месяцы в продолжение дня, сменился тихим ветерком, и часто, даже днем, наступают штили. В марте выпало меньше дождя, чем в предыдущие месяцы, но последние дни по ночам собираются кругом черные тучи.
По деревням я замечаю тоже недостаток провизии.
2 апреля
Около 3 часов почувствовал себя скверно – пароксизм, и должен был пролежать весь вечер, не двигаясь, по причине сильнейшей головной боли. Ночью была великолепнейшая гроза. Почти непрерывная молния ярко освещала деревья кругом, море и тучи. Гроза обнимала очень большое пространство: почти одновременно слышались раскаты грома вдали и грохот его почти что над головой. Частые молнии положительно ослепляли, в то же время самый дальний горизонт был так же ясен, как днем.
В то же время меня трясла сильная лихорадка; я чувствовал холод во всем теле. Кроме того, холод и сырость, врывавшиеся с ветром в двери и щели, очень раздражали меня. Как раз над головой, в крыше, была небольшая течь, и не успевал я немного успокоиться, как тонкая струйка или крупная капля дождя падала на лицо. Каждый порыв ветра мог сорвать толстые сухие лианы, все еще висевшие над крышей, что имело бы последствием падение тяжелых ящиков, лежавших на чердаке надо мною.
Нуждаясь в нескольких часах сна и отчаиваясь заснуть при всех этих условиях, я принял небольшую дозу морфия и скоро уснул.
3 апреля
После обеда отправился в Бонгу достать проводников для экскурсии в Теньгум-Мана. Я воспользовался отливом, чтобы дойти туда, пока еще сухо. По обыкновению, по приходе гостя туземцы готовят ему угощение, которое сегодня вышло не особенно удачным: вместо аяна сварили «бау», а саго имело сильный запах плесени.
Я сидел у костра, у которого несколько женщин занимались приготовлением ужина, и удивлялся ловкости, с какой они чистили овощи своими первобытными инструментами – обломками раковин и бамбуковым ножом. Одна из женщин пробовала чистить «бау» ножом, данным мною ее мужу, но легко было заметить, что она владела им гораздо хуже, чем своими инструментами.
Она беспрестанно зарезала слишком глубоко, вероятно, потому, что, работая своими инструментами, она привыкла прилагать гораздо более силы, чем это требовалось для европейских. Мне показали сегодня в первый раз род бобов («могар»), которые туземцы поджаривают, как мы, напр., жарим кофе.
У одной женщины на руках был грудной ребенок, который вдруг раскричался. Я невольно нахмурился, что испугало женщину, которая моментально поднялась и удалилась в хижину. Ребенок не переставал, однако, реветь, почему женщина вышла снова из хижины и положила его в большой мешок, который повесила себе на спину так, что шнурок мешка охватывал лоб, и, нагнув голову, чтобы сохранить равновесие, принялась быстро бегать взад и вперед по площадке между хижинами.
Ребенок, крик которого был, вероятно, затруднен движением, скоро умолк. Мой ужин был готов, и меня повели в буамбрамру и пригласили сесть на нары, после чего передо мною поставили табир с дымящимся бау и аусем. У папуасов обычай – оставлять гостя одного во время еды или только сидеть против него и прислуживать ему; хозяин при этом ничего не ест, а только прислуживает, другие же все отворачиваются или уходят на время.
Я нашел себе двух проводников, и еще третий, по собственному желанию, присоединился к нам. Когда я собрался идти, уже почти что совсем стемнело, и только на берегу моря можно было различать предметы. В лесу царствовала полная темнота, и только ощупью я мог пробраться по узкой тропинке и не без труда дошел до Горенду, где жители были крайне удивлены моим поздним приходом.
Несколько человек сидели около своих хижин и в темноте перекидывались изредка словами; только в буамбрамре горел костер и варился ужин для гостя из Гумбу. Мне также предложили ужинать; я отказался и попросил только горящее полено, чтобы добраться до дома. Мне хотели дать проводника, но я отказался, полагая, что мне следует привыкать быть в некоторых отношениях папуасом. Я отправился с пылающим поленом в руках, но огонь скоро погас, а зажечь его снова я не сумел.
Тлеющий конец мне вовсе не помогал, почему я и бросил полено на полдороге. Несколько раз я сбивался с тропинки, по которой днем проходил много сотен раз, натыкался на пни и сучья и раза два усомнился, дойду ли я в этой темноте до дома. Я уже примирился с мыслью переночевать в лесу, но все же подвигался вперед и, наконец, добрался до дома, где с удивлением убедился, что пришел с целыми глазами и неоцарапанным лицом.
6 апреля
Приготовился совсем идти в Теньгум-Мана. Думал в шлюпке отправиться в Бонгу, переночевать там и рано, с восходом солнца, идти в Теньгум-Мана, но сильная гроза с проливным дождем заставила меня остаться дома.
7 апреля
Теньгум-Мана, горная деревня, лежащая за р. Габенеу, особенно интересует меня как одна из самых высоких деревень этого горного хребта, носящего общее название Мана-Боро-Боро. Хотя многих горных жителей деревень я не раз уже видел в Гарагаси, мне хотелось посмотреть, как они живут у себя. Оставив Ульсона в Гарагаси, я взвалил на плечи небольшой ранец, с которым, еще будучи студентом в Гейдельберге и Иене, я исходил многие части Германии и Швейцарии.