Путешествие на край комнаты
Шрифт:
Когда я подлетела к стойке регистрации и объяснила, что опоздала на самолет, потому что меня ограбили по дороге, женщина за стойкой сказала:
— Вам повезло.
Сперва я подумала, что ослышалась; что она сказала «не повезло». Но нет, не ослышалась. Я опоздала не на самолет. Я опоздала на авиакатастрофу.
В Югославии
Не сказать, чтобы это было такое уж страшное испытание по сравнению с тем, куда придется поехать Одли, но провести испытание было необходимо.
Мы прошлись по Санк-Айленду. Тихий маленький городок, где никогда ничего не происходит. Совершенно плоский — напоминает большую неухоженную лужайку. Залив Хамбер сегодня утром какой-то совсем уже
— В первый раз я увидел солнце, когда мне было шесть лет.
И ведь там живут люди. Почему, интересно? Да, там спокойно и тихо, и если ты хочешь быть фермером, то земля — она везде земля. Но до ближайшего магазина — несколько миль, причем в магазине — двадцать пачек сигарет, десять банок печеных бобов, пять шоколадных батончиков и одна бульварная газетенка.
Одли обращает мое внимание на спасательную станцию на том берегу.
— Мой отец был спасателем.
— Ты, наверное, им очень гордился. Он спасал жизни.
— Да, я и теперь им горжусь. Они рисковали собственной жизнью, спасая, как правило, полных придурков. Отец спас немало таких кретинов, но больше всего я горжусь, что одного из них он спихнул обратно.
— Обратно в воду?
— Их подняли по тревоге. Был шторм в десять баллов. Какой-то банкир, которого предупреждали, что так не надо, все-таки вышел в море. Его яхта перевернулась. Их катер тоже едва не опрокинулся несколько раз. Отец потом говорил, что это был самый сложный из всех его рейдов. Когда они вытащили из воды этого идиота, он сразу же начал орать: «Почему вы так долго?! Я подам на вас жалобу!» А мой отец говорит: «У вас еще есть возможность сказать „спасибо“. Даже не обязательно, чтобы искренне». — «Спасибо? За что?!» — «Вы правы. Действительно не за что», — говорит мой отец и сталкивает его в воду.
— Но потом он его выловил снова, да?
— Нет.
— И ему не было стыдно?
— Нет. Как он сам говорил: почему мне должно быть стыдно, что я сбросил кого-то в воду? Северное море само разберется, чего и как.
Мы подходим к птичьему заповеднику. Когда наблюдаешь за птицами, это всегда успокаивает. На пару минут. Воздух, наверное, был бы бодрящим — если бы я могла его вдохнуть.
— Тут очень спокойно,
— Не всегда, — отзывается Одли. — Всякое бывает. Однажды меня ограбил старенький пенсионер.
Я смеюсь.
— Нет, я серьезно. Я возвращался домой поздно ночью, и ко мне вдруг подходит такой маленький щупленький старикашка. Вообще еле идет. Помню, я еще подумал, что зря его выпустили на улицу одного, без присмотра. Ему было лет восемьдесят, не меньше. И он был не из тех, о ком говорят, что для своих лет он хорошо сохранился. И вот он подходит ко мне, преграждает мне путь и говорит: «Если не хочешь себе неприятностей, гони деньги». Бедный дедулька, наверное, был не в своем уме. Я обхожу его, иду дальше, но он лезет рукой мне в карман, так что приходится его толкнуть, чтобы он от меня отстал. И он говорит: «Если не дашь мне денег, я сейчас позову полицию. И скажу им, что ты пытался меня ограбить». Представь себе: три часа ночи, я, молодой и здоровый бугай, личность, тем более известная в местной полиции, и он, трясущийся старикашка, божий одуванчик. Кому ты поверишь? Даже если мне ничего не пришьют, все равно эту ночь мне придется прокуковать в полиции. Я бросаюсь бежать, но я как раз возвращался с танцев, где слишком много выпендривался и поэтому растянул лодыжку, так что я не могу бежать быстро, а этот старый мерзавец ковыляет за мной и орет: «У меня с собой бритва, и я ею воспользуюсь, можешь не сомневаться. Стой или я сейчас сильно порежусь». И я подумал, что будет проще дать ему денег. Даю ему, значит, пятерку, а он говорит: «И это все?! Ты
— Представляю, как тебе было неловко.
— Бывало и хуже.
Я слышу приглушенный звук удара. Одли чертыхается.
— Что это было?
— Мой нервный тик.
— И давно у тебя этот тик?
Одли фыркает.
— Давно.
— А оно что, само началось? Ни с того ни с сего?
— Нет. Я сидел дома и думал, что надо бы пообедать еще раз.
— А разве мысли о еде могут вызвать у человека тик?
— Дай мне закончить. Мне тогда было восемнадцать, и мне ужасно хотелось быть сильным и крепким. Я всегда был высоким и тощим, но я очень надеялся, что когда я прекращу расти, я начну набирать вес. Но нет. Я занимался тяжелой атлетикой, я пошел на карате, я укрепил мышцы. Они у меня были как будто железные. Но я все равно оставался тощим. Да, я был крутым, круче многих. Но мне хотелось не только быть, но и казаться крутым. Я ел не в себя. Ел, ел и ел. Все мои друзья и знакомые тратили деньги на девочек, выпивку или одежду. Я тратил все на еду. Все до последнего пенни. Я вставал рано и завтракал очень плотно. Потом чего-нибудь перекусывал. Потом очень плотно обедал. Потом опять перекусывал. Потом плотно ужинал. Потом перекусывал перед сном. День за днем. Я ненавидел еду. Любую еду. Меня мутило от одного только вида шоколада. Я уже видеть не мог колбасу. Срал я просто монументально. За год в таком вот режиме я поправился всего на три фунта.
— И поэтому у тебя появился нервный тик?
— Нет. Я сидел дома и думал, что надо бы еще раз пообедать. Но еще меня очень тревожило, что я пропускаю войну. Это была первая правильная война, ну… когда хорошие парни воюют с плохими, и бои идут по-настоящему, и оружие у всех настоящее, и все дела. Война за правое дело. Война буквально у нас на пороге. Когда я увидел первый репортаж в новостях, я не поверил своим глазам. В Европе. Война в Европе. Я думал, что войны случаются только в какой-нибудь заднице, в недоразвитых странах третьего мира. Но уж никак не в Европе. Хотя в каком-то смысле я был прав.
— Тогда все говорили про конец света, и я подумал что это и есть настоящий конец. Последний. Все это кипело на медленном огне уже не одну неделю, и дипломаты со всего света опустошали гостиничные мини-бары по всей стране. Мне хотелось поехать туда, и как можно скорее, но у меня тоже были свои проблемы. Например, где она, Югославия? В какой стороне? И что такое Хорватия? Но самое главное, у меня не было денег. Как раз в тот день, когда начались бои, я пошел покупать гребной тренажер. Потому что решил, что надо давать больше нагрузки на плечевой пояс. Я притащил домой этот гребной тренажер, дорогущий — кошмарно, а Скаргилл как раз смотрел новости.
— Это твой брат, который морской пехотинец?
— Ага. «Скверное будет дельце, — говорит он. — Ну, эта война». А я ему: «А почему?» А он отвечает: «Да потому что они же ничем друг от друга не отличаются. Это как в Северной Ирландии. Попробуй, к примеру, разъяснить ситуацию в Северной Ирландии какому-нибудь бармену в Белизе, который, наверное, и не знает, что есть такая Северная Ирландия. Страна одна, все говорят на одном языке, у всех один Бог, все одинаково непрошибаемые придурки, ну, в массе своей, и при этом каждая из сторон только и думает, как изничтожить другую, потому что одним очень хочется, чтобы их налоги, которые они не платят, поступали никчемным мудилам и паразитам в Дублине, причем этим мудилам и паразитам, понятное дело, плевать на своих сограждан; а другим очень хочется, чтобы их налоги, которые они не платят, поступали никчемным мудилам и паразитам в Лондоне, которым мудилам, опять же, плевать на своих сограждан». Он поднялся, испортил воздух и вышел из комнаты. Я очень живо все помню. Как всегда, он оказался прав. Попал в самую точку. Я всегда хотел быть таким, как Скаргилл. Нет, даже не так. Не таким, как Скаргилл. Я хотел быть Скаргиллом.