Путешествие на север
Шрифт:
– О, – сказал десятник Адан, увидев Мема. – Вот и Мем подоспел. Не прошло и года. Может, лучше он?..
Нонор бросил задумчивый взгляд на Мема.
– Поднять сумеешь? – кивнул он на лодку.
Мем пожал плечами и обошел солдат.
– Вот здесь берись, – показал Нонор. – Сюда не наступай.
Мем поддернул рукава, уперся покрепче в раскисшую от сырости землю, взялся за подгнивший борт и перевернул отяжелевшее за зиму суденышко. Все, кроме Датара и Ошки, шарахнулись в сторону. Лодка ухнула на днище и от толчка проехала килем по скользкой грязи, едва
Эргр Датар очертил в воздухе охранный знак Фоа. Под ногами у Мема лежал, запрокинув голову, мертвый человек в суконном черном плаще со стеклярусной вышивкой.
– Тю, – сказал Адан. – Что за ворье нынче пошло? Продал бы плащ или сапоги – выручил бы больше, чем с храмовой кружки за год собирают.
Нонор отпустил лисий поводок. Лис прянул к трупу и уткнулся носом ему под мышку. Потом постелил жидкий хвост, присел на лапах и побежал к воде канала. На этот раз вслед за Нонором никто не пошел. Только эргр Датар вытянул ему вслед шею словно цапля. Но его дернул за одежду Ошка, топтавшийся позади.
«Это не тот человек», – показал он Датару пальцами.
«Знаю, что не тот», – так же знаками отвечал Датар.
Мем посмотрел, как отойти, не потоптав следов – все ж он был не настолько безответственным, чтобы мешать раскрытию убийства, шагнул назад – увидел на земле тыквенные очистки. Тут рядом, у столба ближайшего навеса, кто-то недавно вынул сердцевину и разломал на куски ярко-желтую праздничную тыкву.
– Я хочу поговорить с вами еще раз, эргр Датар, – сказал Нонор, сворачивая трубочкой план берега, сараев и следов. – Заново. Словно нашего первого разговора в префектуре не было вовсе.
Монах слегка качнул головой. Ошка с нарочито глупой рожей выглядывал у него из-за плеча.
Нонор пристально посмотрел на храмового сторожа.
– Лучше, если без свидетелей.
– Ошка глухонемой, господин инспектор.
– И как же он сторожит вверенное ему хозяйство?
– Полагаясь на помощь Единого.
Нонор кивнул:
– Стало быть, его самого расспросить я не смогу. И давно он у вас?
– С осени.
– А теперь ответьте мне честно, эргр Датар: что у вас украли?
Священник опустил глаза.
– Я не понимаю, зачем все рассказывать снова. Две кружки для пожертвований. Мы снимаем их дважды в месяц – как раз завтра собирались вскрывать.
– Вы собираете и распределяете доход самостоятельно?
– Нет, приезжает казначей из монастыря Скорбящих. Мы считаем деньги вместе для большей точности, и он забирает половину, поскольку мой храм является приписным к монастырю. Вторая половина идет на нужды храма.
– И велик ли доход?
– В хорошие времена до двадцати ларов в месяц. В плохие – в полтора-два раза меньше. Обычно мелкой медной монетой.
– То есть вы ожидали вынуть завтра около пяти или семи ларов?
– Примерно так.
Нонор развел руками и кивнул на мертвеца, которого обставили огнями, словно новогодний пирог:
– Тогда за что же убили этого человека?
Эргра Датара едва заметно передернуло.
– Я не могу этого знать.
– А лгать мне вы можете?
Монах нахмурился.
– Господин инспектор, мне очень неприятно то, что здесь нашли покойника. Я не имею к нему никакого отношения. И храм мой наверняка не имеет. Я не знаю, кто это и почему он здесь. Лучше бы мне забрать прошение из префектуры. Это наши кружки, мы сами разберемся с пропажей. А у вас, наверное, есть более важные дела.
– Конечно, есть, эргр Датар. Чтобы начать следствие по факту убийства, вашего заявления мне не требуется. Это дело более важное, чем храмовые кружки, поэтому ваш сторож поедет с нами в префектуру и посидит в подвале, пока я не найду человека, способного пересказать мне вслух все то, что он показывает пальцами. А про вас, если вы не прекратите мне лгать, я могу подумать и вовсе нехорошо. Монах, нарушивший одну из заповедей чистой жизни и осквернивший уста свои ложью, способен нарушить и другой запрет – осквернить свои руки кровью. Не так ли, эргр? Оступившийся в малом может оступиться в большом.
Вот тут эргр Датар обернулся к Ошке и сказал, сопроводив слова жестом:
– Ошка, отойди.
Тот попятился шагов на десять.
– Если об этой пропаже станет известно моему начальству, у меня будут неприятности, – объяснил монах.
– Продолжайте, – подбодрил Нонор.
– Одна кружка была действительно с деньгами. Во второй лежали записки. Знаете, если вы ходите в храм и хотите исповедовать грех, вы пишете его на бумаге и опускаете в кружку. Я потом прочту и буду молиться за грешника и за его прощение.
– А что бывает с записками потом?
– Их полагается сжигать. Ошка это делает.
– Исповеди вы тоже читаете дважды в месяц?
– Обычно – да.
– Так за чем именно приходили грабители: за деньгами или за чьей-то исповедью?
– Люди иногда путают. В кружку для пожертвований опускают записку, а в ту, что для записок, – деньги. Я надеялся, что приходили за деньгами. Я даже проверял это в меру моих возможностей. Если бы у меня не было уверенности, что виноваты деньги, я бы к вам не обратился. В конце концов, здесь не такой уж богатый и обширный приход, чтоб за чью-то расписку в грехе лишили жизни человека. Я расспросил кое-кого и все-таки решил, что это пьяницы из трактира. Теперь я не знаю, что думать. Может быть, этот убитый – случайный прохожий? Может быть, он видел воров и мог выдать их?.. Как вы думаете, такое предполагать с моей стороны глупо?..
– Почему вы не рассказали мне все это сразу?
– Я же вам объяснил. Если экзарх узнает об этом от посторонних людей, у меня будут неприятности.
– Хотите написать ему записку и положить в кружку для исповеди?
– Возможно, я так и сделаю.
Нонор подумал над рассказанным.
– Ваши медяки высыпали под самый берег в канал, – сказал он. – В Запрудном через полстражи откроют шлюз – можете пойти и собрать их, если они вам нужны. И вот еще что: не вздумайте уезжать из города. А то я решу, что вы бежали.