Путешествие парижанина вокруг света
Шрифт:
Тем не менее атака была удачна, хотя эта удача была куплена ценой пролитой крови. Теперь уже победа над бандитами была вопросом только времени. Блокированные снаружи крейсером и паровым катером, они не могли и подумать о бегстве; их положение становилось отчаянным.
В коридоре стали совещаться и единогласно решили притащить в зал маленькое носовое орудие с парового катера, установить его напротив дубовой двери и, пробив ее, продолжать атаку.
Тем временем Андре в сопровождении негритенка отыскал в коридоре боковую дверь, герметично запертую, как и двери залы.
— Право, здесь все оборудовано, как в театре, где даются мелодрамы! — шутил он. — Но все это — настоящая действительность! Здесь пахнет свежими трупами и… поджаренным мясом… Мне кажется, я стою в липкой крови!..
Он толкнул дверь, ткнул ее ногой — дверь не поддавалась, но издала глухой звук. Молодой человек стал стучать сильнее; тогда дверь стала издавать звук, подобный металлическому гонгу.
Несмотря на свое обычное хладнокровие, Андре на этот раз начал раздражаться.
— Да откройте же, дьяволы! — крикнул он своим властным, сильным голосом, который, подобно набату, гулко прозвучал в длинном темном тоннеле.
Ни звука не донеслось в ответ.
Тогда он занес свой тяжелый абордажный топор и замахнулся им изо всей силы. Но топор отскочил от крепкого и плотного, как кость, дерева.
— Тысяча чертей!.. — воскликнул молодой человек. — Да это поистине неприступная крепость! Ну, мы сейчас посмотрим! — И, откинувшись немного, он напряг всю силу своих стальных мускулов и затем бросился на дверь с топором в руке. Топорище раскололось, как ручка простой швабры, хотя было сделано из сердцевины крепчайшего дуба, а лезвие топора застряло в дереве так, что никакая сила не смогла бы выдернуть его оттуда.
После этого к Андре вернулось обычное хладнокровие, и он сам устыдился своей горячности.
— Я веду себя как ребенок! — произнес он. — Что, если бы меня теперь видел Фрике? Он, наверное, посмеялся бы надо мной и был бы прав… А между тем средство открыть эту дверь есть: когда сюда спустят орудие, то от первого же снаряда дрянная дверь разлетится в щепки, и мы увидим, что это за тайник!
Однако до этого дело не дошло, так как в тот момент, когда Андре уже собирался вернуться назад по коридору, тяжелая дубовая дверь, над которой он только что тщетно трудился, медленно раскрылась без малейшего шума, и целый поток света вырвался из отверстия, откуда появилась фигура высокого мужчины с револьвером в руке.
— Вы крепко стучитесь, милостивый государь, — холодно проговорил он. — Я не признаю непрошеных гостей! У меня в обычае встречать их вот этим! — И он поднял свой револьвер.
— Вы не посмеете! — возразил Андре, смело наступая на него, со скрещенными на груди руками, с высоко поднятой головой, глядя прямо в глаза угрожающему ему пирату.
Вдруг последний опустил свое оружие, уже коснувшееся груди молодого человека. Андре улыбнулся и, протянув вперед с быстротой молнии свою правую руку, схватил ею кисть руки своего противника и сжал ее, как в тисках. Тот взвыл, как раненый дикий зверь. Андре напряг свои мускулы так, что кости руки пирата затрещали.
— Будет!.. Довольно!.. — прохрипел тот, выронив из руки свой револьвер.
— А если так, то поговорим! — заметил Андре и смело вошел в роскошно обставленную комнату, все богатство и изящество обстановки которой на него не произвело ни малейшего впечатления. Вдруг из его груди вырвался резкий крик, почти вопль:
— Флаксхан!.. Ты?.. Вы?.. Здесь?..
— Андре! — заревел тот. — Андре Б.! Ах, проклятие!..
— Но, бога ради, что ты здесь делаешь, Флаксхан? — Ты?..
— Да! Я — глава пиратов!.. Я — владелец негров, хозяин невольничьего судна!.. Командир разбойничьего корабля… Раб главарей пиратской конфедерации… Я — главный морской разбойник… бандит!
Андре побледнел. Ему показалось, что сердце у него перестало биться. Все, что сообщал Фрике, пришло ему на память. Этот Флаксхан, командир «Роны» и «Джорджа Вашингтона», — виновник ужасной катастрофы с «Виль-де-Сен-Назэр» и он же его близкий друг!..
Равнодушный и невозмутимый перед лицом опасности и даже смерти, Андре почувствовал себя совершенно подавленным позором своего старого друга. Ему казалось, что целый поток этого позора обрушился на него!
— Что же вы молчите? — продолжал Флаксхан своим звенящим голосом.
Андре оставался неподвижен, с выражением растерянности на лице. Он немало повидал на своем веку, немало пережил и думал, что испил всю чашу страданий, — и вдруг этот человек, которого он всегда считал достойным членом общества, предстал перед ним отъявленным негодяем, морским разбойником, губителем судов, профессиональным убийцей, словом, одной из отвратительных фигур преступного мира.
— Как это вы, Флаксхан, дошли до такой жизни, — проговорил тихо Андре, — вы, герой американской войны… вы, который в семнадцатилетнем возрасте удостоился чинов и орденов, которого генерал Ли лично поздравлял и обнимал перед всей армией… вы — тот безупречный джентльмен, который во время осады Парижа предложил для защиты осажденных свои руки, свое благородное сердце и свой сильный дух, вы, наконец, с кем я бок о бок имел честь сражаться?!
— Да, это все я! — проскрипел бандит сдавленным голосом. — И признаюсь, нахожу крайне смелым с вашей стороны явиться сюда читать мне мораль! Перестаньте перебирать старые воспоминания, мой бывший друг! Да, я был отважным и всякое такое прочее… Но разве я не остался им и теперь? Вы скажете, что я применяю свои способности не так, как это предписывают ваши благородные понятия… Все это предрассудки, мой милый. Уверяю вас, не все ли равно: вести войну с одним народом или со всем человечеством? Последнее только грандиознее! Разве я не был таким же пиратом, когда воевал с северянами, такими же американцами, как я сам? Разве я не был разбойником, когда приказывал стрелять в немцев, которые мне ровно ничего не сделали? Скажите же, где кончается долг и доблесть, и начинаются позор и бесчестье? Как! Два народа, отделенные друг от друга рекой, а иногда просто воображаемой линией, проведенной дипломатами, могут, когда их правительствам придет блажь, резать и убивать друг друга сколько душе угодно, и в целом мире не возникнет против них ни единого звука порицания! Мало того, их генералам воздвигнуты статуи на площадях за то, что они убили и искалечили наибольшее количество людей!.. А когда какой-нибудь бедняга на своей шхуне-скорлупке пробьет дно громадному пароходу, то все возмущены, все негодуют и сыплют проклятьями! Я прятал у себя в трюме пятьсот человек негров! Да! Но разве немцы не уморили голодом и холодом в своих казематах двести тысяч французов, быть может, лучших сынов Франции, разве они не убивали их? Я же не истязаю своих негров, не морю их голодом, не мучаю, а только продаю, и благодаря им вы, гуманные, сердобольные люди, пьете кофе и сдабриваете его сахаром!.. Пускай я краду сто, двести, пятьсот тысяч франков! Ну а где те пять миллиардов, что вас, французов, заставили заплатить немцы?! Как видите, милый мой, раз уж признавать принцип войны, то надо признавать его до конца. По-моему, не лучше и не хуже — убивать ли одного человека или сотню человек, не лучше и не хуже — воевать ли с одним народом или со всем человечеством!.. Это вы непоследовательны, благообразные обличители! Вы награждаете своих офицеров за то, что они протаранивают или пускают ко дну суда, стоящие в десять раз больше, чем те транспорты, за которыми охочусь я; и вы же вешаете таких, как я, которые делают то же самое, только в меньших масштабах! Вы обманываете себя! Вы сами преступники, а называете преступниками нас!..
— Лжете! — воскликнул Андре, сверкая глазами. — Вы — негодяй! Вы — убийца в мелком масштабе, который изворотливостью, достойной бандита, извращает историю и находит оправдание своим преступлениям… Да, мы сражались и убивали людей! Это правда, но, как вам известно, потому, что эти пруссаки завоевали нашу Францию! И тогда человекоубийство становилось для каждого из нас священным долгом! Каждый порядочный человек нес свою жизнь на алтарь родине, жертвовал собой ради ее блага, ради ее спасения!