Путешествие парижанина вокруг света
Шрифт:
— У меня убили одного невольника, — проговорил великан громовым голосом, — вот этот заменит его.
— Вот превосходная мысль! — воскликнул Фрике. — Ты, старая обезьяна, хотел нас слопать, а теперь тебе придется чистить нам сапоги!
Осиебы, смущенные и ошеломленные этим энергичным поступком Ибрагима, совершенно опешили и не решались возобновить своего нападения.
Между тем тяжелораненый невольник испустил последний вздох на руках доктора.
В одно мгновение помощник Ибрагима снял колоду с мертвого невольника и с удивительной ловкостью надел ее на ногу Ра-Ма-Тоо, забив импровизированные кандалы надлежащим образом клиньями.
Разом отрезвевший при этом Ра-Ма-Тоо заревел, как бык, которого ведут на бойню. Крупные слезы покатились у него из глаз. Он молил Ибрагима, призывал своих подданных, своих жен, колдунов и был при этом еще более отвратителен в своем малодушии, чем в своей жестокости.
— Вот и еще одна династия прикончилась! — глубокомысленно пробормотал Фрике.
— Нет, нет, — вопил бедняга на своем диком наречии, — я не хочу быть рабом; я слаб и стар… Дай мне слугу… Хочешь, возьми моего брата вместо меня; он силен и крепок… Да, да, возьми моего брата!..
Но Ибрагим пренебрежительно оттолкнул его ногой, не сказав ни слова, затем сделал знак, и бывшего короля увели вместе с другими невольниками, которые встретили его насмешками, издевательствами и плевками.
Решено было отправиться в путь на другой день, а сегодня весь рынок был положительно завален свежими припасами, доставленными со всех концов африканской земли для удовлетворения первых потребностей каравана во время пути.
Для уплаты за провиант Ибрагим приберег почтенный запас соли, которая во всей Экваториальной Африке ценится чрезвычайно высоко. Когда этот продукт был выставлен на виду в медных тазах и чашках, то осиебы забыли все на свете: и пленение своего вождя, и неудачное нападение, и даже незаменимое алугу!
Трудно передать ту непонятную для нас, европейцев, страсть, какую эти люди питают к соли. Некоторые женщины пришли сюда за восемь-девять километров, сгибаясь под тяжестью нескольких связок бананов; и всё они с охотой отдавали за пригоршню соли, которую тут же с жадностью поедали с невыразимым наслаждением и восторгом. Другие приводили своих прекрасных коз и меняли их на сотню-другую граммов соли. Словом, все эти импровизированные торговцы и торговки, прошедшие далекий и невыносимо тяжелый и утомительный путь, спешили скорее обменять свой товар хотя бы на самое небольшое количество соли и тотчас же принимались поедать ее. Некоторые счастливцы съедали разом по несколько пригоршней!
Трое друзей с любопытством смотрели на этот своеобразный пир и, прислушиваясь к разговорам этих людей, уловили часто повторяющиеся имена Малэси и Компини — эти родные имена, напоминающие им дорогую родину и милый Париж.
Некоторые из туземцев никак не могли прийти к соглашению со своими покупателями; они непременно настаивали набольшем количестве, чем то, какое им предлагали, ссылаясь на то, что Малэси и Компини были щедрее.
Эти два имени, столь же любимые и уважаемые в Габоне, как и во Франции, заставили наших друзей насторожиться. Альфред Марш и маркиз де Компьеж, эти двое мужественных французов, первыми с невероятной опасностью и страшными трудностями открыли верхнее течение реки Огоуэ.
Андре некогда знавал их обоих — он познакомился с ними по их возвращении из известной и тяжелой экспедиции.
При содействии доктора в качестве переводчика он долго разговаривал с туземцами об этих двух знаменитых путешественниках, доброта и мужество, обходительность, энергия и щедрость которых покорили сердца аборигенов и оставили по себе неизгладимую память.
Когда Андре сообщил им о смерти маркиза, то туземцы отказались ему верить: такой человек, как Компини, не мог умереть! Известие же о скором возвращении Малэси в африканские джунгли чрезвычайно обрадовало их.
Ведь и Малэси, и Компини, как говорят туземцы, — «фала», то есть французы, а французы сумели заставить себя полюбить эти дикие племена.
— Но и мы тоже фала! — сказал им доктор.
— Нет! Не может этого быть! Вы не фала, потому что вы покупаете чернокожих людей. Малэси не покупал людей и Компини тоже. Нет, нет, вы не фала.
За те двадцать дней, которые Фрике провел у осиебов, он научился понимать наиболее часто употребляемые слова.
Его негодование не знало границ, когда он понял, что говорят о них туземцы.
— Как! Чтобы мы, французы, покупали рабов?! И вы можете такое подумать?! Какие же мы после этого дураки… Стоит только вспомнить, что мы предназначались на жаркое для ваших «бикондо» всего три недели тому назад, и теперь даже нас еще хотят продать!
— Полно, перестань, матросик, — успокаивал его доктор, — я сейчас растолкую их ошибку!
— Счастливы вы будете, если сумеете им что-нибудь втолковать! — отозвался мальчуган, безнадежно махнув рукой.
На другой день, едва только заалел восток, весь маленький отряд в полном составе тронулся в путь.
Обстоятельный во всем Ибрагим поторговался в течение нескольких минут со старейшинами осиебов относительно приобретения им в собственность трех французов. Желая, очевидно, сохранить свою репутацию честного торговца, он стал доказывать осиебам, что белые люди рыночной ценности не имеют, так как они не могут быть проданы в невольники и годны разве что на мясо, следовательно, это съестной продукт, а потому он считает, что три фунта соли за каждого европейца — цена, значительно превышающая их настоящую стоимость: ведь на это можно было приобрести даже крупную козу.
Предложение это было принято всеми с радостью; обмен совершился ко всеобщему удовольствию.
Не успел караван отойти и трех миль от деревни осиебов, как выкуп в виде желанной соли за всех трех европейцев был уже уничтожен без остатка.
— В сущности, они не очень требовательны, — заметил Фрике, — променять жаркое или даже целых три жарких на приправу — для этого надо быть весьма щедрым. Кроме того, отдать человека за три фунта соли — это же, право, недорого!
Маленький отряд медленно продвигался вперед. Несмотря на то что густолиственные деревья простирали над головами путников свои раскидистые ветви, палящий зной до того раскалил воздух и даже саму листву, что даже в тени деревьев дышать было нечем, тем более что не было ни малейшего намека на дуновение ветерка.