Путешествие парижанки в Лхасу

Давид-Неэль Александра

— Уходите скорее, — шепнула я женщине, прикрывая ее. Она быстро прошмыгнула мимо меня, и больше я ее никогда не видела.

Вернувшись вечером, «капитан» нашел свою супругу с распухшей, посиневшей щекой.

Мой скромный литературный дар не позволяет мне воссоздать драматическую сцену, разыгравшуюся при мерцающем свете жаровни. «Капитан» был прирожденным трагедийным актером. Его патетический монолог продолжался полночи; мужчина то приходил в исступленную ярость и взывал о мщении, то, смягчившись, трогательно жаловался на страдания своей дамы, то вставал в полный рост и, почти касаясь головой низкого потолка лачуги, говорил об оскорблении, нанесенном его чести.

Человек, которому были адресованы все эти красноречивые тирады, валялся на своем горе-диване в полубесчувственном состоянии; «капитан», который и сам не раз за день прикладывался к бутылке, завершил свою речь, заклеймив пагубное пристрастие к спиртному.

На следующий день бывший военный отозвал Йонгдена в сторону и сообщил ему о своем намерении возбудить судебное дело и пригласить меня в качестве свидетеля, чтобы получить компенсацию за синяк, красовавшийся на щеке жены.

Юный лама попытался отговорить его от этой затеи. Он прочел ему проповедь, внушая, что прощение предпочтительнее мести, и дал немного денег. «Капитан» почтительно выслушал его поучения, прикарманил деньги, но не изменил своего решения. Человека, который нанес ему оскорбление, следовало покарать, и я должна была помочь ему в этом.

Когда Йонгден передал мне этот разговор, я почувствовала себя очень неуютно. Став свидетелем на нелепом процессе, я должна буду появиться перед множеством людей, которые, несомненно, захотят услышать рассказ о странствиях паломников, явившихся из столь дальних краев и посетивших немало святых мест. Это может вызвать бесконечные расспросы о том, откуда мы родом, что создаст угрозу для моего инкогнито.

Мы молча выпили чай, размышляя о том, как избежать этой опасности, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился какой-то человек. В Тибете, особенно среди простого народа, не принято стучаться или просить разрешения войти в комнату либо в дом. После традиционного обмена приветствиями незнакомец известил нас о том, что моя соседка, которой я помогла бежать, собирается потребовать развода и просит меня дать свидетельские показания о том, как грубо обращался с ней муж.

Так же, как Йонгден в предыдущем случае, я попыталась убедить гостя в том, что мне лучше сохранить нейтралитет по отношению к супругам, которым я сочувствовала в равной мере, так как они оба относились ко мне сердечно, но мужчина заупрямился подобно «капитану». Уходя, он сказал, что будет настаивать, чтобы меня вызвали в суд в качестве свидетеля.

Тогда мы решили уехать на неделю, надеясь, что за это время страсти после скандала улягутся и мое незначительное участие в деле будет забыто.

Найти цель для поездки нетрудно. По дороге в Лхасу мы не смогли посетить большой монастырь Гальден, мимо которого проходили. Все его обитатели находились тогда в столице на ежегодном съезде монахов трех государственных монастырей [183] , и двери храмов были закрыты. Мы решили отправиться туда, чтобы осмотреть достопримечательности и поклониться мавзолею религиозного реформатора и основателя секты Желонгпа Тсонг-Хапа.

Эта экскурсия не обошлась без происшествий. Йонгден гулял один по монашескому городу и неожиданно повстречал человека, который давно знал нас обоих. Тибетец, разумеется, спросил обо мне, и мой спутник ответил, что я по-прежнему нахожусь в Китае и он вернется ко мне, как только совершит это паломничество. Наш друг пригласил его к себе на трапезу, но Йонгден отказался, сославшись на небольшое недомогание, и обещал навестить его в другой день. Он вернулся ко мне; к счастью, мы уже закончили осматривать монастырь с его окрестностями и поспешили покинуть это место.

183

Большой «мёлам», о котором упоминалось в предыдущей главе.

Пока мы отсутствовали, на нашем постоялом дворе в Лхасе было выпито много чая и спиртного, и два судебных процесса оставались по-прежнему под вопросом. В столице приближались новые празднества, и судьи распустили присяжных до их окончания. Это известие положило конец моим опасениям, ибо я решила покинуть Лхасу на следующий день после того, как состоится грандиозное шествие сер панг, завершающее период увеселений.

История повторяется, и у человеческой фантазии существуют пределы. Люди из разных стран, удаленных друг от друга на огромные расстояния, воспроизводят по прошествии нескольких веков обычаи, поверья и ритуалы народов, о которых они никогда не слышали, и поэтому их, нельзя заподозрить в плагиате. Мне было суждено получить в Лхасе новое подтверждение этого факта.

Подобно древним евреям, тибетцы ежегодно совершают обряд, в конце которого они изгоняют из города «козла отпущения». Однако тибетского «козла» роднит с его библейским собратом лишь миссия, которую оба выполняют; роль животного играет здесь человек.

Тибетцы верят, что некоторые ламы, сведущие в магии, способны переносить на голову добровольной жертвы все нравственные и религиозные прегрешения народа, вызывающие гнев богов, что выражается в плохих урожаях, эпидемиях и прочих бедствиях.

Так, ежегодно во время своеобразного ритуала человека, именуемого люд конг кюи жьялпо [184] осыпают проклятьями, возлагая на него всю вину за все неправедные деяния государя и его подданных, и изгоняют в пески Самье.

За это опасное дело берется, как правило, какой-нибудь бедняк, которого прельщает значительная сумма вознаграждения: он соглашается нести тяжкое бремя в виде грехов всего народа и злобы демонов.

По всей видимости, те, кто становится добровольной жертвой, сомневаются, что бесы действительно существуют и могут завладеть ими, и все же, каким бы скептицизмом ни были пронизаны взгляды простых тибетцев по этому поводу, их нельзя назвать неверующими [185] . «Козлы отпущения», скорее всего, надеются, что с помощью солидных гонораров смогут привлечь на свою сторону лам, еще более искушенных в магии, чем те, кто возлагает на них проклятую ношу, и рассчитывают, что, освободившись от нее благодаря колдунам, сумеют спастись от преследования злых духов.

184

«Люд» переводится как «выкуп, искупление». Так называют всякие деньги, предназначенные для выкупа жи зни человека или животного, или любое приношение божеству или дьяволу во имя спасения. Люд конг кюи жьялпо («король выкупов») предлагает себя вместо грешников и больных, чтобы его покарал и боги и демоны.

185

Атеисты встречаются лишь среди образованных лам, и особенно среди отшельников-гомиченов, но и те, и другие скрывают свое неверие и признаются в нем лишь таким же просвещенным людям или самым лучшим из своих учеников.

Тем не менее всякий люд конг кюи жьялпо, сомневающийся в действенности обрядов, совершаемых в его честь, не может не верить в могущество людей, приносящих его в жертву грозным богам. Под воздействием самовнушения бедные «козлы отпущения» нередко оправдывают ожидания соотечественников, навлекая на себя все беды и отводя несчастья от других. Они должны играть свою роль три года подряд, после чего получают почетное звание и правительственную пенсию. Но такое случается редко. Почти все добровольные актеры, выступающие в этом странном амплуа, якобы вскоре умирают, одни — скоропостижно, без видимых причин, другие при загадочных обстоятельствах либо от странных болезней.

Последний «козел отпущения» умер во время своего пребывания в Лхасе за день до того, как его преемника должны были изгнать из города.

В течение двух недель, предшествующих данному обряду, люд конг кюи жьялпо может собирать пожертвования с хвостом черного яка в руках — отличительным знаком его будущей миссии. Он не просит подаяние, а взимает определенную сумму с разрешения властей. Каждый обязан давать ему милостыню либо деньгами, либо в виде продуктов, и стоимость такого принудительного подарка зависит от величины состояния или положения человека. Таким образом, дарующие создают связь между собой и «козлом отпущения», передавая ему вместе с подаянием причины, способные принести им несчастье.