Путешествие по Сибири и Ледовитому морю (с илл.)
Шрифт:
На следующий день (2-го июля) отправились далее. По мере приближения нашего к Белым Камням лес постепенно редел и наконец превратился в низменный кустарник, над которым изредка торчали обгорелые лиственничные деревья. Болотистый грунт был покрыт свежим зеленым мхом, а между кочками журчали бесчисленные ручейки. На возвышениях и холмах бродили стаи болотных птиц, которые к северу отсюда не попадаются. Вообще произведения животного и прозябаемого царств постепенно исчезали, и степь становилась мертвее и пустее; только тучи комаров роились над тундрой и мучили нас и лошадей.
В надежде избавиться от их преследования мы расположились ночевать на возвышенном, ничем не защищенном от влияния ветра холме, но, к несчастью, ветер стих, и наша предосторожность нам не пособила. Напрасно закрывались мы сетками из лошадиных волос, окружали себя кострами из трав и мха, запирались в наполненную густым дымом палатку – ничто не могло защитить нас от укусов ужасных врагов. Наконец темнота и прохлада ночи доставили нам спокойствие, но ненадолго, ибо с первыми лучами солнца появились мучители наши с новой яростью.
На следующее утро (3-го июля) мы спустились с Белых Камней; заметно уменьшаясь, они тянутся на восток цепью плоских холмов и идут к югу через поросшую лесом и изрезанную реками холмистую долину. Лес становился гуще и гуще, так что, наконец, мы насилу могли подвигаться вперед. Ехать по берегам рек было неудобно, потому что они впадают в Анюй слишком далеко на запад от цели нашего путешествия, местечка Островного. Мы блуждали по лесу то направо, то налево, выбирая места, где деревья стояли не так часто, или следуя по тропинкам, протоптанным оленями. К ночи остановились на крутых берегах одного из притоков Упчины, среди дремучего лиственничного леса. Здесь в первый раз после отъезда нашего встретили мы следы людей, а именно – несколько ловушек для соболей и лисиц.
Июля 4-го рано поутру увидели мы за лесом две горы – Круги и Нупголь, лежащие на берегу Анюя. Между ними проходила наша дорога. Впрочем, несмотря на близость, мы никак не могли надеяться сегодня достигнуть реки. Лес становился на каждом шагу дремучее и непроходимее, и, вероятно, нога человека никогда еще не проникала сюда. Единственный наш путеводитель – оленья тропа – исчезла; корни, сучья и поваленные деревья беспрестанно пересекали нам дорогу.
Направляясь постепенно к востоку, мы часто вынуждены были переправляться через быстрые ручьи, а иногда топорами прорубать себе путь, так что со всевозможными усилиями проезжали в час не более полуверсты. Несмотря на то, к вечеру, против ожидания, достигли мы безлесной долины, где уединенно возвышается отдельная гора Круги [184] . К востоку отсюда, за низменной цепью плоских холмов, называемых здесь Девятисопочными, лежит гора Нупголь, среди пространной долины, изрезанной бесчисленными озерами и реками. Дорога туда была весьма утомительна, и потому, не доехав пяти верст до горы Нупголя и лежащих там юкагирских летовьев, мы остановились на ночлег в лесу.
184
Должно заметить, что в Северной Сибири все отдельно стоящие горы, несмотря на их образование, называются Камнями.
Дорогой, при переправе через небольшой ручей, заметили мы огромный мамонтовый клык, вероятно, пуда в два с половиной весом, который вполне вознаградил бы Бережного за все переносимые им затруднения. К сожалению, после ближайшего исследования оказалось, что значительная часть клыка примерзла ко льду на дне ручья и без помощи длинных острых пешней не могла быть отделена. К досаде всего общества, по неимению при себе необходимых орудий, мы не могли воспользоваться нашей находкой.
На следующее утро (5-го июля) в 9 часов утра достигли мы летовья одного семейства юкагирских рыбаков, лежащего при подошве Нупголя, на берегах Анюя. По совету юкагиров, мы переправились здесь через реку, потому что далее лес по эту сторону Анюя совершенно непроходим, берега необитаемы и переправа через устье реки Погиндены в настоящее время года невозможна.
Июля 6-го продолжали мы путь по берегу Анюя, через довольно густой лес. Между огромными лиственницами заметили несколько памятников прежних времен: гробниц коренных обитателей страны – юкагиров или омоков; в настоящее время у них здесь одно общее название некрещеных. Подобно большей части кочевых народов, племена Северо-Восточной Сибири хоронили своих умерших в больших четырехугольных гробах, утвержденных для большей от хищных зверей безопасности на высоких столбах [185] . Почти все виденные нами гробницы уже обрушились. Бревна, поддерживающие и составляющие гробы, были, по-видимому, обтесаны каменными топорами.
185
Подобные ящики, утвержденные на высоких столбах, известны здесь под именем сайб; ныне употребляются они уже не для погребения мертвых, а для сохранения рыбы и других запасов от диких зверей. Говорят, что медведи пытались иногда перегрызать столбы, поддерживающие такой ящик. Дли отвращения их попыток принято здесь обыкновение натирать или посыпать столбы порохом либо мелко истолченной серой, что одинаково противно медведям.
Я надеялся отыскать здесь какие-нибудь древние оружия или принадлежности одежды, но, кроме истлевших костей и черепов, ничего не нашел. Один из сопровождавших меня юкагиров утверждал, что в могилах шаманов попадаются иногда остатки идолов, а также разные вещи из китового уса и меди. За лесом лежала пространная болотистая долина, вероятно, некогда покрытая деревьями, что доказывали небольшие круглые кочки, поросшие мхом; между ними изгибались бесчисленные ручейки. Дорога была ужасная. Лошади наши то спотыкались за кочки и пни, то утопали в болоте, так что несколько раз вынуждены мы были их развьючивать. Езда не могла быть быстрой. Поздно вечером достигли мы небольшого селения на правом берегу Анюя в 25-ти верстах от нашего последнего ночлега.
Сюда для рыбной ловли собралось тогда несколько чуванских семейств, потерявших своих оленей. Но даже и эта обильная рыбой река не избавила несчастных от голода: у них не было сетей, и для ловли употребляли они весьма несовершенный род удочек и еще более несовершенный род неводов, в которые только чудом могла попасться рыба. Бедствия и нужды чуванцев превосходят всякое описание. Мы подарили им часть наших запасов. Один вид порядочной пищи привел голодных в истинное восхищение, а насытившись, они вдруг предались самым странным порывам радости и благодарности до того, что мы едва могли их успокоить и найти время отдохнуть от дневных трудов.
На следующее утро все население деревни провожало нас на другой берег; женщины пели в нашу похвалу сочиненные стихи, а мужчины стреляли в честь нашу из ружей. Наконец они расстались с нами, повторяя уверения в своей благодарности, и долго еще доносились до нас их веселые песни. Несчастные забывали, что только сегодня они еще сыти, а завтра нужда и голод наступят с новой силой, тем более, что по общей беспечности их никто не заботился даже в тот день закинуть уду или запустить невод.
По высохшему руслу реки достигли мы довольно скоро летовья, лежащего на южном берегу Анюя, против горы Оброма. Нездоровье Бережного и утомление лошадей вынудили нас провести здесь два дня.
Июля 10-го велели мы переправить наших лошадей на правый северный берег Анюя, а сами на небольшом плоту поплыли по реке в Островное, куда вскоре после нас прибыли и лошади с поклажей. Купец Бережной взял отсюда чувашского князька, знавшего чукотский язык и согласившегося провожать нас в качестве переводчика. Разные приготовления к поездке заняли целый день, и только 12-го числа отправились мы далее вдоль северо-западного лесистого ската горы Оброма, переправились через речку Островную и недалеко оттуда расположились ночевать, проехав всего 15 верст.