Путешествие рок-дилетанта
Шрифт:
Летом 1979 г. из группы уходят Маргулис и Кавагоэ, организовавшие группу ВОСКРЕСЕНЬЕ. Взамен их из ВИСОКОСНОГО ЛЕТА приходят А. Кутиков и В. Ефремов (ударные), а также клавишник П. Подгородецкий. В ноябре 1979 г. группа сдает официальную программу Росконцерту и начинает профессиональный этап своей деятельности. В марте 1980 г. делит первое место с МАГНЕТИК БЭНД на фестивале «Весенние ритмы» в Тбилиси.
В марте 1982 г. появляется печально знаменитая статья «Рагу из синей птицы» в «Комсомольской правде», после чего из группы уходят директор О. Мелик-Пашаев и П. Подгородецкий. Ненадолго в составе появляется гитарист и скрипач С. Рыженко (экс-ПОСЛЕДНИЙ ШАНС), после чего состав МАШИНЫ стабилизируется до нынешнего времени: А. Макаревич (гитара, вокал), А. Кутиков (бас, вокал), А. Зайцев (клавиши), В. Ефремов (барабаны).
Группа много гастролировала, в том числе за рубежом — в США, А. Макаревич участвует в фильмах «Душа» и
РД. Андрей, мы не виделись давно— лет шесть, наверное. За это время много воды утекло, многое изменилось. Признаюсь, я вчера шел на концерт МАШИНЫ в «Октябрьском» с чувством некой опаски. Я боялся разочарования и рад, что не испытал его. Когда в конце программы прозвучали ваши старые добрые хиты и публика ринулась к сцене, я испытал настоящий подъем и волнение. Эти песни не устарели, да и новые были хороши. Мне кажется, период некоторого застоя МАШИНЫ, который был связан с застоем в стране, именно с тем, что вы практически в одиночку рубились на профессиональной эстраде, тогда как ваши коллеги из «андерграунда» были творчески более свободны, хотя и ограничены в публичности, — этот период у вас закончился. Сегодня есть возможность взглянуть на пройденный путь с некоторой исторической высоты и оценить его. Я говорю сейчас о периодах духовного развития. Можно говорить о шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых годах, привязывая к этим условным временным промежуткам определенные процессы. В чем вы видите связь и различие между этими периодами?
Андрей. Мне кажется, что раздел между семидесятыми и восьмидесятыми проходит еще отчетливее, чем между шестидесятыми и восьмидесятыми. Если говорить только о роке, то возьмем команды последней волны. У них есть желание отсечь все, что было, втоптать это в грязь и на этих развалинах самоутвердиться. Причем чем хуже команда, тем отчетливее это желание.
РД. А если говорить не только о роке? Я писал когда-то, что поколение «шестидесятников» было, условно говоря, «литературным» поколением, а дальше пошли поколения «музыкальные». И хотя цели и устремления были общими — духовная свобода, борьба с бюрократической машиной и прочее, — состыковки и преемственности, на мой взгляд, не произошло из-за разницы языков.
Андрей. То, что происходило в шестидесятые, было тесно связано со временем. С тем, что происходило тогда в стране. А потом это резко закончилось, и многие люди в том времени остались. Например, Вознесенский. А кто-то не остался, как, например, писатель Валерий Попов, которого наша группа очень любит. У него такое чувство юмора, настолько повернута голова, что он мог бы родиться в любое время и быть самим собой. Я не думаю, что существует какой-то барьер…
РД. А какое лично у тебя было ощущение литературной традиции? Прости, что я на «ты», но это как бы тоже традиция в интервью с рокерами. Звать рок-звезду на «вы» слишком академично, жанр требует более демократического общения…
Андрей. Согласен… Если говорить о традиции, то я всего Окуджаву прослушал, когда мне было пять лет. От родителей, конечно… И мне это очень нравилось. Слушал и Визбора, хотя это мне нравилось меньше. А потом на все это наложились БИТЛЗ. Тогда я об этом не думал, это я сейчас такпонимаю. Поэзией я тогда не интересовался почти. Хотя мы все тогда писали смешные стихи, даже издавали журнал в школе — издевались над всем, что видели вокруг: над лозунгами, над газетными статьями, над телепередачами. Доводили все до абсурда. Параллельно у меня уже была группа, которая называлась КИДЗ, и мы пели фолк на английском языке. Но тогда для меня музыка и эти литературные игры были совершенно разные вещи. Первый альбом из двенадцати песен на английском мы записали в шестьдесят девятом году. Все, как положено, то есть все, как на «Сержанте»… А с чего мы вдруг запели по-русски? Есть версия, что мы услышали поющего по-русски Градского, обалдели от этого и быстренько начали петь по-русски. Это не совсем так. У нас уже были песни на русском, но, когда мы услышали Градского, это была катастрофа для нас. Я понял, что это настолько недосягаемо, он так раскованно ведет себя на сцене, что нам лучше сразу бросить и не браться за это дело. И если бы он сам отнесся к нам несколько иначе, наверное, так бы и произошло. А он к нам отнесся, как к равным, и на репетиции у нас сидел, и объяснял какие-то вещи. Тогда при горкоме комсомола был бит-клуб, и мы подали заявку, чтобы нас прослушали. Играли мы, конечно, ужасно. У нас было два усилителя, в которые мы втыкали все. Мы выходим, дрожим, потому что
РД. Расскажи, пожалуйста, о первых контактах с ленинградскими рокерами.
Андрей. В семьдесят шестом году мы приехали в Таллин и познакомились с Борисом Гребенщиковым. Очень мы тогда друг другу понравились — и как люди, и как команда команде. Спустя буквально две недели Борька нас пригласил на сейшен. На всякий случай мы взяли с собой гитары. Это было в ДК Крупской. Играл АКВАРИУМ, потом какая-то команда, которая нам не понравилась, а потом вышли МИФЫ. Лихо, с дудками, тексты смешные, гитарист сумасшедший, поет!.. МИФОВ мы видели в Москве года за два, и они тогда поразили всех своей отвязанностью. Они приехали вот с такими волосами, в драных джинсах…
В Москве так боялись ходить. То есть мы знали, что это сильная команда, но такого я не ожидал. Маргулис говорит: «Я играть не пойду!» А мы тогда втроем играли — Кавагоэ, Маргулис и я. На сцене объявляют: «Асейчас гости из Москвы — МАШИНА ВРЕМЕНИ!» И неожиданно с первой песни нас так приняли, как никогда не принимали в Москве… Адальше мы шли пешком на вокзал, был праздник у всех внутри, и были у нас хрустальная рюмка и бутылка водки, и эта рюмка периодически ставилась на асфальт, все садились вокруг нее, выпивали и шли дальше. Такое священнодействие… А потом мы стали ездить сюда раз в неделю, пока у нас не закрутилась история с Росконцертом.
РД. Как ты оцениваешь нынешнее состояние МИФОВ?
Андрей. Все-таки без Ильченко я их не воспринимаю. Это был гвоздь, на который все было насажено. А осталось так — клумба без середины…
РД. Подробнее об Ильченко, если можно…
Андрей. Он загадочный человек для меня. Я очень хорошо к нему отношусь, но в нем совмещаются вещи несовместимые. Он хиппи до мозга костей, и вдруг в нем какая-то коммерческая жилка просыпается. Он за что-то берется и начинает творить чудеса. Он поехал с нами в Москву, у него проблемы не было. «Ну, давай поиграем вместе?» — «Давай!» Он сел в поезд в чем был и поехал. Он жил у меня дома полгода, а потом в какой-то момент я от этого сильно утомился. Потому что эта его бесшабашная хипповость… Я сам в этом состоянии часто бывал, но я, наверное, серьезнее, и где-то это начинает меня обламывать. У нас практически не было песен, которые мы написали вместе. Были мои, и были его. Просто мы их вместе играли, и получался интересный такой звук. Мне не нравилось, как он пишет песню, — нашел какой-то огрызок, сел, моментально написал. Я ему говорю: «Юра, вот эти две строки — корявые». — «А черт с ними, они не главные!» Я так не могу. Мне надо довести все до конца…
РД. В первые годы работы МАШИНЫ в Росконцерте среди любителей рока было множество сетований: вот, мол, продались… И популярность МАШИНЫ в этих кругах упала, хотя среди широкой публики поднялась. Туго ли приходилось в те годы с формированием репертуара?
Андрей. Сейчас это кажется смешным, хотя тогда было не до смеха. Допустим, Росконцерт принимает у нас программу. Мы готовимся, снимается какой-то зал, ставится аппаратура, три раза все проверяется, чтобы их, не дай бог, не напугать, приглашаются какие-то люди, которые нас будут защищать… Хотя я терпеть не могу кого-то о чем-то просить. Просим Саульского приехать, просим Пугачеву. Они приезжают, а министерство не приезжает! Переносим на месяц. Сидим без работы. Второй раз дергать этих же людей неудобно, но они приезжают. Ате опять не приезжают! Третий раз я уже никого не зову, а те уже приезжают с готовым решением. Скучно… И это продолжалось вплоть до восемьдесят шестого года.
РД. В какой мере ты ощущал выход МАШИНЫ на профессиональную эстраду как компромисс?
Андрей. Нам было поставлено условие: «Пусть они сделают хоть две чужие песни. Пахмутовой, скажем… И десять своих. Вот тогда мы им разрешим». И мы на сдаче так и сыграли. И всем было ясно, что мы сыграли на сдаче, а больше не будем играть никогда. Но это всех устроило. Конечно, это был компромисс, но в противном случае мы оказались бы без аппарата, в подполье, и снова пришлось бы все сколачивать по гвоздику. Так что это я не ощущаю как компромисс. Это был шаг к выживанию.