Путешествие в Агарту
Шрифт:
Я набрел на большой зал с каменными колоннами, в конце которого высился деревянный помост, напоминавший огромную сцену. Там сидело несколько девушек в очень широких шароварах, присобранных на щиколотках, и в коротких жилетах, расшитых цветными нитями и драгоценными камнями. Волосы у всех были собраны в пучок, а на лбу красовались бронзовые диадемы. На ногах – синие туфли без задников. Удивительнее всего были их лица.
Я незаметно приблизился к этому залу, длиной не меньше пятидесяти метров. Пробирался, прячась за колоннами, пока не остановился на разумном расстоянии. Я забился в неосвещенный угол, прислонившись к цоколю.
Танцовщицы казались застывшими.
У всех девушек лица были густо накрашены белой известью, как маски театра Кабуки. Глаза были подведены яркими черными дугами. Все лица казались одинаковыми. Подводка и белила были призваны уравнять физические различия.
Музыкальные ноты падали размеренно, как капли, время от времени звенящие в почти полной тишине. Все это показалось мне невыносимо скучным. Я зевнул и вытянул ноги, охваченный дремотой, мне было лень встать и уйти. В этой неспешности было нечто завораживающее: с трудом удавалось сосредоточиться на собственных мыслях. Казалось, вот-вот что-то откроется, и я постигну тайный смысл этих движений и этой музыки, в которой не было и намека на мелодию или ритм.
Глядя в сторону монахов-музыкантов (это были буддисты в шафрановых туниках), я заметил странное искусственное сооружение – геометрически правильное дерево, с ветвей которого свисали шары из слоновой кости и металлические пластинки, повернутые в разные стороны. Я заметил, что время от времени, когда колокольчики звенели особым образом, все Танцующие поворачивали головы к этому предмету. Мне пришло в голову, что это может быть неподвижный метроном. Конечно, это – противоречие, необъяснимое, как и многое другое в этих краях.
Я потерял счет времени, глядя на девушек, которые двигались очень медленно и при этом негармонично.Похоже, меня одолела дремота. В какой-то момент кто-то коснулся моей ноги, чтобы разбудить. Я в испуге открыл глаза. Но это была одна из танцовщиц, она уже удалялась с ничего не выражающим лицом, быть может улыбаясь под маской из белил. Она присоединилась к группе, которая уходила по двору в сторону бокового здания.
Я заканчиваю сегодняшние записи. Я уже не сомневаюсь в том, что нахожусь в Монастыре Танцующих. Едва добравшись до своего стола, я бросился к «Бревиарию» и принялся просматривать доклад о Гурджиеве, пока не нашел этот абзац:
«Я дошел до дворика центрального здания, который называют женским, где жрицы-танцовщицы наставляли послушниц и посвященных в священных танцах Монастыря.
Может быть, когда-нибудь я смогу в подробностях описать Монастырь, его значение и что я там делал. В любом случае я постараюсь описать странное сооружение, которое я там видел и чья структура, когда я понял ее смысл, произвела на меня головокружительное впечатление».
Выждав три дня, я решил выбрать момент и пробраться в храмовый квартал. Я долго вел наблюдения в бинокль. Только сегодня выпал подходящий случай, так как многочисленная процессия монахов покинула террасу и отправилась на площадку для церемоний.
Я знаю,
Я пробрался по козьей тропе и спустился к Храму с верхних склонов. Никто не мог меня видеть.
Я не ошибся: двор и галереи, ведущие в покои Просветленного, были пусты. Ни одного монаха при входе. Горела одна-единственная масляная лампа. В полутьме я разглядел сооружение из циновок и бамбука и предусмотрительно подождал, пока глаза не привыкнут к темноте, чтобы убедиться, что молельня Просветленного пуста, как я и предполагал. Тогда я приблизился к внешней перегородке и осветил своим фонариком покрытую лаком гравюру, которую пытался разглядеть во время встречи с тулку.
Рисунок был сделан на козьей коже, очень сухой и посеревшей, это подтверждало ее древность. Я постарался скопировать его, насколько возможно, сохраняя спокойствие, и закончил как раз в тот момент, когда прогремели ритуальные трубы, наверняка возвещая возвращение процессии.
Вернувшись, я долго держал перед собой рисунок. Я уверен, что это не символ, а скорее план города-крепости. Я не могу удержаться от того, чтобы мои предположения не переросли в опасную убежденность: я не сомневаюсь, что это и есть план «Утраченного, но Грядущего Города», рисунок, который Гурджиев послал Сталину, спасаясь из революционной России в 1917 году.
Не это ли крепость Агарты? Почему Просветленный Гомчен Ринпоче хранит его на стене своей молельни, где он предается медитации? Неужели Агарта не просто символ, а настоящий город, выдолбленный в толще неведомого горного хребта, как утверждает сомнительный пробританский агент Оссендовский?
Мои сомнения и размышления ни к чему не приводят. Я знаю, что вступил на опасную территорию; я и проник туда, чувствуя, что делать этого не следует.
Я просыпаюсь посреди ночи. Рисунок никак не идет у меня из головы. Внешние выступы городской стены образуют свастику и сообщают городу движение, копирующее вращение Галактики, движение мировой материи после великого взрыва.
Я фантазирую и сильно рискую. Я уже сейчас дорого расплачиваюсь за свое безрассудство.
Я нахожусь в краях, описанных фон Хагеном, где символы и реальность переплетаются, грозя погубить всякий разум.
Дни проходят один за другим. Я вычеркиваю их в календаре, как это делают заключенные. Время от времени во мне просыпаются необъяснимые страхи, надо решительно пресекать их. Например, я чувствую, что в какой-то момент время на моих часах или в моем календаре могло затеряться или спутаться. Сама эта возможность приводит меня в неописуемый ужас. Дурацкие мысли, подобные этой, упрямы, как сорняки.
Я здесь слишком одинок. Я дожидаюсь вечера, чтобы после скромного ужина склониться над чистой страницей дневника. Тогда я чувствую, что вновь обретаю себя. Я как будто смотрюсь в зеркало, чтобы побыть самим собой. Я готов до бесконечности блуждать в дебрях риторики, лишь бы не расставаться с ручкой и не возвращаться к одиночеству.
Каждый день я хожу в квартал Танцующих. Я превратился в постоянного посетителя. Кто-то уже в курсе и даже потворствует мне в моем новом увлечении: возле своей обычной колонны я нашел циновку и тростниковую подушку, чтобы было куда положить голову.