Путешествие в будущее и обратно
Шрифт:
И вот через некоторое время после выхода сборника я узнаю, что Эткинд чернит сборник как очень слабый во всех отношениях — и по содержанию, и по литературному уровню. На 180° изменил свое мнение о сборнике после встречи с Эткиндом и советник (по русской литературе) Томаса Косты, директора «Ойропеишер ферлага»,. Он повторил мне всю аргументацию Эткинда.
Я обратился к Эткинду за разъяснениями и получил следующий ответ 3 апреля 1977 года: «Кроме статьи М. Михайлова, фрагментов из Г. Файна (Андреева) и лирического «стихотворения в прозе» А. Левитина-Краснова, остальное не стоит доброго слова. Я бы постарался изъять сборник из продажи, в корне переделать и только потом им козырять».
Кроме того,
Я послал Эткинду копии его писем, в которых он раньше расхваливал статьи сборника, и написал, что у меня лежат рукописи статей, отредактированные его собственной рукой. Тогда он заявил, что в сборнике много... опечаток, и ему будет стыдно, если его прочтет в Москве Лидия Чуковская и другие высокие интеллектуалы, его знакомые.
Вскоре Томас Коста сообщил мне, что не может взять на себя издание «Демократических альтернатив».
Проект Белля, Грасса и Штерн был ликвидирован!
Тут надо принять во внимание, что Эткинд имел заслуженный авторитет крупного русского литературоведа. Он был тогда профессором университета в г. Нантере под Парижем и незадолго до описываемых событий стал членом-корреспондентом Баварской академии изящных наук и литературы. Людям, не читающим по-русски, как Белль и Коста, трудно было пренебречь его мнением.
Через полтора года, как я уже говорил, сборник вышел по-немецки и настолько понравился Беллю, что он держал его в своей «хандбиблиотек», как он мне написал, но поезд уже ушел. Моя мечта обрушилась на грани осуществления! Сколько раз такое уже случалось в моей жизни!
Между прочим, после провала проекта журнала исчезла и слежка за мной.
А в эмиграции у меня появилось новое имя: «Белль-Белоцерковский» (по аналогии с фамилией отца Билль-Белоцерковский). Большинство старых эмигрантов, как я уже говорил, ненавидели Белля, и эти люди думали, что оскорбляют меня!
Но вернусь к Эткинду. Каковы могли быть его мотивы? Помня эпохальный постулат Пеликана, я пытался убедить себя, что Эткинд действовал из обычного «российского сволочизма», злой завистливости и т. п. Хотя с чего бы ему было мне завидовать? Наша деятельность не пересекалась. Думал так, даже зная, что в недавнем прошлом Эткинд уже совершал весьма подозрительные поступки. Перед выездом из СССР Эткинд опубликовал в самиздате обращение к еврейской молодежи Советского Союза с призывом не покидать страну, а оставаться и содействовать улучшению ситуации. Это обращение — единственный подобный случай в истории еврейской эмиграции — возмутило всех известных мне эмигрантов, но не российскую интеллектуальную «элиту»: последняя словно не заметила этого обращения.
И примерно через месяц после этого обращения Эткинд вместе с женой эмигрировал во Францию! Многие считали, что он получил визу в обмен на обращение к еврейской молодежи!
Но уже вскоре после выезда он вновь совершил странный поступок: опубликовал в «Русской мысли» «Письмо из Москвы», чернившее Синявского вплоть до обвинения его в работе на КГБ! Синявский потом много лет не разговаривал с Эткиндом.
Но, как я уже говорил, в последствии я перестал абсолютизировать «постулат Пеликана» и начал по-другому смотреть на многие подозрительные события в истории эмиграции. И, в частности, думаю я теперь, причиной предательства Эткинда был «крючок» КГБ, который он, видимо, в какой-то момент мог «заглотить».
И я не считаю это самым позорным вариантом для Эткинда. Гораздо страшнее, если он действовал по собственной свободной воле. А КГБ может подцепить на крючок почти любого человека. Долго ли совершить какую-нибудь ошибку или проявить слабость, за которую в КГБ могут ухватиться.
Другое дело, что «проглотив их крючок», дав согласие на сотрудничество, порядочный человек, оказавшись за границей, должен полностью уходить из политической жизни. В идеале — заявив о причине такого ухода.
Тут пора отметить, что российская эмиграция последней волны (с 1970 года), была, как никакая другая эмиграция из соцстран, нашпигована людьми, засланными, завербованными или зашантажированными КГБ. Если из Венгрии, ЧССР и Польши после известных там событий люди бежали в большинстве случаев еще до перекрытия границ, т. е. без всякого контроля со стороны «органов», то люди, эмигрирующие из СССР, все проходили через ОВИР (тогда филиал КГБ), и, разумеется, крупную рыбу, людей известных и с положением, будь то диссиденты или ученые, сотрудники Комитета «насаживали на крючок» при любой возможности и зацепке. Я, слава Богу, не был крупной рыбой, и то «генерал Карпов» подумывал, видимо, о каком-то шантаже по отношению ко мне. В одной из статей Ричард Пайпс (историк, советолог, советник президента Картера по России), опираясь на данные ЦРУ, писал, что русская эмиграция — наиболее инфильтрированная (агентами КГБ) среди всех эмиграций соцстран.
И самое печальное здесь то, что мне известен только один случай, когда российский политэмигрант печатно заявил, что перед выездом из СССР он дал в КГБ подписку о сотрудничестве и потому не считает себя вправе участвовать в политической жизни эмиграции. Этим человеком был известный в прошлом диссидент Владимир Ковалев, сын Сергея Адамовича Ковалева. Владимир Ковалев объяснил в своем заявлении, что дал подписку в обмен на освобождение из заключения жены, очень активной в прошлом диссидентки Татьяны Осиповой. После этого заявления они полностью ушли из политической жизни. Глубокое уважение вызывает их поведение.
Знаю я и случай другого рода. В Москве я дружил с профессором Давидом Азбелем, видным активистом еврейской эмиграции. Он эмигрировал после меня. Через какое-то время мы встретились с ним на Западе, и он однажды сказал мне, что перед выездом из СССР его вызывали в КГБ и потребовали дать расписку о сотрудничестве как условие получения разрешения на эмиграцию. «Я подписал им эту бумажку и забыл о ней, как только пересек границу!»
— сказал он мне. Но дело-то в том, что в КГБ об этом не всегда забывали! И, между прочим, я имею основание предполагать, что не забыли и в случае профессора Азбеля.
На перемену моего отношения к поведению иных видных эмигрантов, таких как Максимов и Эткинд, повлияло и еще одно событие. Несколько лет тому назад моя внучка от старшего сына, живущая в Москве, вышла замуж за киевского хлопца. Я вскоре пригласил молодых приехать в Мюнхен, и при первой же встрече муж внучки сообщил мне нечто! Во-первых, что его отец в советское время был крупным чином в КГБ Украины, во-вторых, работал в подразделении по борьбе с «вражескими радиоголосами». В его случае — это украинское вещание «Свободы». И, в-третьих, что отец моего зятя, узнав, с кем он породнился, очень развеселился и сказал, что хотя он «боролся» против украинского вещания, но знал имя Белоцерковского, так как оно «очень высоко стояло в центральном аппарате Комитета» среди «вражеских» имен.
Я об этом догадывался, но такое подтверждение было для меня большим подарком. Уважение врагов дорогого стоит! Чтобы понять причины такого уважения, надо посмотреть на мою деятельность на Западе глазами людей с Лубянки: пропаганда опасных идей, тесное сотрудничество с ненавистными лидерами Пражской весны, активное противостояние креатуре КГБ на «Свободе» и вот еще усилия по созданию в эмиграции печатного органа левой ориентации, самой неудобной для режима, при поддержке Белля, Грасса и Социнтерна. Есть от чего забеспокоиться!