Путешествие в будущее и обратно
Шрифт:
Мне порой становилось очень жалко эмигрантов, в большинстве своем вынужденных постоянно жить в душных гетто, будь то «Свобода», «Континент» или НТС.
Новую книгу я написал весьма быстро и издал за свой счет в 1977 году в маленькой украинской «друкарне» в Мюнхене. «Шапку» (издательское имя) мне вновь предоставило издательство «Ахберг» движения «Третий путь». Книге я дал название «Свобода, власть и собственность». Это то, что нужно, по моему разумению, каждому развитому современному человеку и что может дать ему синтезная модель социализма.
И это же — сжатая формула общества самоуправления. «Свобода (регулируемая правом), власть (над ходом жизни) и собственность (на средства производства) — и все это за каждым членом общества. Только на этом «базисе», на этих
Продавать книгу на Западе взялся магазин оптовой торговли русской книгой Нейманиса. Хозяин магазина, Орест Нейманис, латыш, не был тесно связан с русской эмиграцией. Немного этот магазин занимался и собственной издательской деятельностью, и я нашел в нем хорошего редактора и корректора для своей новой книги, недавно выехавшую из Советского Союза украинскую немку Аниту Бришке, филолога по образованию. Впоследствии она стала редактором и корректором и всех других моих книг и... моей женой! И это событие тоже помогло мне преодолеть кризис.
Один мой остроумный друг и товарищ по московской борьбе сказал про нас с Анитой: «Вам легко понимать друг друга: ты — жертва антисемитизма, а Анита — антифашизма!». И я хочу хотя бы вкратце рассказать, как складывалась весьма неординарная жизнь Аниты. Ее жизнь — фрагмент мозаики прошедшей эпохи.
Уникальность биографии Аниты определялась тем, что ей довелось дважды оказаться в Германии. И в первый раз — в гитлеровской Германии! Дело в том, что родилась она «под немцами» — в июле 1942 года, на оккупированной Украине, в немецкой деревне Карловка Житомирской области, где родились и жили ее родители и прочие предки начиная с екатерининских времен.
Осенью 1943 года отступавшие немецкие войска забрали с собой всех живших на оккупированных территориях выходцев из Германии, в том числе и семью Аниты. Каждой семье была предоставлена подвода с лошадью, чтобы люди могли взять с собой в дорогу самое необходимое. По пути были организованы пункты отдыха, где эвакуируемых кормили горячей пищей, раздавали сухие пайки, оказывали минимально необходимую медицинскую помощь, а матери с грудными детьми могли перепеленать своих младенцев, получить детское питание в дорогу. Такое внимание и такой «немецкий порядок» были предметом восхищения этих несчастных людей. Аните было тогда 14 месяцев, а ее старшей сестре Валентине 5 лет.
По дороге не раз пролетали над ними «свои» самолеты с красными звездами. Сопровождавшие колонну немецкие солдаты приказывали людям разбегаться и прятаться где можно. (Поколение родителей знало еще немецкий язык.) Несколько раз «свои» самолеты стреляли по колонне, кого-то убили и ранили.
Отец во время этого «исхода» был какое-то время с семьей, так как в советскую армию его ввиду беспартийности не призвали. (Двум братьям матери, один был коммунистом, другой — комсомольцем, оказали такое доверие — и они погибли в первые же месяцы войны.)
До конца 44-го года украинские немцы жили в Польше, где родился братишка Аниты — Рудольф и где отца мобилизовали в немецкую армию. Советские войска тем временем продолжали наступать, и эвакуированных немцев отправили из Польши уже в Германию. Привезли их в Пруссию, под Бранденбург, определили в крестьянский дом, где мать Аниты помогала владельцам дома по хозяйству, благо и сама была крестьянкой. Весной 45-го они услышали канонаду, приближались «свои». Все, кто мог, кто не был обременен малыми детьми, подались на Запад, навстречу американцам. Все понимали, что с приходом «своих» их не ждет ничего хорошего. Об Освенциме и Майданеке советские немцы тогда ничего не знали, а о сталинских лагерях для раскулаченных и врагов народа были хорошо осведомлены. Дядя и тетя Аниты, не имея детей на руках, смогли унести ноги от «освободителей», и уносили их аж до западного побережья Канады! Мы с Анитой ездили к ним туда в гости, в Ванкувер. У обоих хорошие дома, машины, дети в порядке, приличные пенсии.
А матери Аниты в августе 45-го советские представители велели с детьми прибыть на вокзал для возвращения на родину. Для порядка сразу же солгали: сказали, что всех вернут в родные места и дома, и даже пообещали, что те, чьи дома окажутся разрушенными, получат субсидии для постройки новых домов. Но когда уже на вокзале собравшихся советских немцев — женщин, детей, стариков — окружили солдаты с собаками и подали вагоны для скота (не чищеные!), стало ясно, что путь им предстоит в другом от родных мест направлении. Везли их с долгими остановками несколько месяцев, погибло в пути много людей, заболела желтухой и едва не умерла и Анита. В начале декабря их привезли на север Коми АССР, выгрузили в заснеженном поле, где кончалась железнодорожная ветка узкоколейки, и показали на черневшие вдали лес и бараки: идите туда и располагайтесь! Стоял 30-градусный мороз, и идти приходилось по грудь в снегу; братишку Аниты мать занесла в барак побелевшим — думала, замерз, но отогрели, оттерли. Бараки, брошенный лагерь для заключенных, оказались разрушенными, без стекол в окнах, с развалившимися печками. Спасли немецкие руки стариков и женщин. Как-то чем-то затянули окна, отремонтировали печи. Через несколько дней всех погнали работать на лесоповал. Мать Аниты рассказывала, что по 10 километров шагали они в любую погоду до места работы и 10 километров обратно, не имея нормальной еды и одежды, оставляя дома малых детей под присмотром немощных стариков и старух. Люди стали потихоньку доходить, умирать. С приходом весны ссыльные кинулись заводить огородики, сеять зелень, овощи, сажать картошку. Потом осенний лес подарил ягоды, грибы. И те, кто к тому времени остались в живых, смогли жить дальше.
Отец Аниты зимой 44-го с группой русских немцев перебежал к «своим», которые тут же отправили их в лагерь для военнопленных, на Урал, назначив работать в соляных копях. Потом отца перевели Свердловск, на кирпичный завод, где он едва не умер от дистрофии. Сталинский парадокс состоял в том, что настоящих немецких пленных содержали в очень приличных условиях, а своих, будь то советские солдаты из немецкого плена или вот русские немцы, обрекали на голод. Немного помогало им местное население, перекидывая время от времени через лагерный забор какие-нибудь продукты.
Но года через два еле живого отца вдруг переселили в Сыктывкар (Коми АССР) на положение ссыльного. Там он устроился слесарем-механиком в педагогический институт и занялся вызволением своей семьи из леса. Как родители смогли найти координаты друг друга — тоже чудесная история. Еще из лагерей отец послал письмо в родную Карловку соседке-украинке, Ульяне, которая там оставалась всю войну, не знает ли она, где его жена и дети? И мать Аниты из своего лесного заточения тоже написала ей письмо с тем же вопросом про отца. И соседка Ульяна переслала им адреса друг друга!
Анита помнит поднявшийся вдруг у них в комнате шум и крик мамы: «Папа! Папа приехал!» — и мужчину в грубой солдатской шинели, схватившего ее на руки. На другой день отец посадил семью на подводу и повез в город, но не тут-то было: начальство леспромхоза снарядило погоню, отца с семьей догнали и вернули в бараки, предложили отцу оставаться с семьей, работать в леспромхозе. Не дураки: мужские немецкие руки им были бы очень кстати!
Отец для виду согласился, но через пару дней за ящик водки нанял новую подводу и, на этот раз ночью, увез семью в Сыктывкар. Мать там устроилась работать истопником. На заброшенном дворе дома отец развернул «базу выживания»: соорудил хлев-сарай и теплицу. В теплице мать сажала зелень, огурцы, помидоры, которые дозревали в валенках за печкой. С осени закладывали в бочки засоленную капусту, грибы. В сарае под крышей отец устроил сеновал, а внизу поместили козу, кур и свинью. Зимой свинья согревала козу и кур, а когда морозы крепчали, родители раскаляли на печке кирпичи и клали их в сарай, меняя каждые два-три часа, днем и ночью. Остывшие кирпичи снова клали на печь. При этом еще оба днем работали! Каторжная жизнь, но коза и куры выживали и — дети тоже. У соседей ничего такого не было!