Путешествие в будущее и обратно
Шрифт:
Спасла жену соседка, которая на счастье оказалась дома. Она услышала из своей комнаты звуки скандала — он происходил на кухне, — потом звук падения тела и — тишину, которая показалась ей подозрительной. Соседка заглянула на кухню и увидела: тетушка стоит на полу на коленях над моей поверженной женой и сосредоточенно душит ее.
Соседка попыталась оттащить тетушку, но та не отпускала шею жены, и тогда соседка слегка хватила тетушку сковородкой по голове. Вызвала милицию, которая вынуждена была завести на тетю дело. Но из Праги вихрем налетел Ерофеев, дело замял, тетку убрал — отправил на ее собственную квартиру.
Соседка
Ерофеев, между прочим, в качестве моего тестя был дополнительной помехой в моих поисках штатной работы, еще более серьезной, чем имя моего отца. Стоило начальству в редакции узнать, кто мой тесть, и желание принять меня на работу вмиг улетучивалось. Если я, зять Ерофеева, ищу работу, то это значило, что я неугоден ему. Ведь Ерофееву стоило, как говорится, пальцем пошевелить, и у меня была бы любая работа! А раз я неугоден Ерофееву, то не стоит и рисковать. Один редактор мне откровенно это объяснил и посоветовал всячески скрывать, кто мой тесть.
В 1967 году я закончил составление сборника рассказов, который назвал по одному из рассказов «Половина жизни». Часть из них была уже ранее опубликована в журналах. В сборник я включил также оригинальную, неоказененную версию рассказа «Под солнцем», «Школьную повесть» и новый большой рассказ «У озера», который считаю лучшим своим рассказом. Напечатать его в журналах мне не удалось. Когда мне возвращали этот рассказ из журнала «Юность», то сотрудники забыли отколоть маленькую записочку — отзыв главного редактора: «Хороший, взрослый, грустный рассказ о том, как жизнь и люди рушат любовь. Не для «Юности»».
Сборник я предложил в издательство «Советский писатель». Заведующая отделом прозы Вилкова (имя и отчество, увы, забыл), старая знакомая и почитательница моего отца, прочла рукопись и сказала, что она настолько острая, что пробить ее можно, только пойдя на риск. А именно, отправив на отзыв какому-нибудь крупному, знаменитому писателю. Если он даст положительный отзыв, то у сборника появятся шансы. Но у больших писателей, пояснила редактор, трудно получить такой отзыв: они требовательны, у них высокие стандарты.
Я согласился на этот риск, и мой сборник послали Сергею Антонову, знаменитому тогда писателю, автору повестей «Дожди», «Поддубенские частушки», «Разорванный рубль». Антонов дал очень хороший отзыв, и машина завертелась. Как сказал мне Домбровский: «Редакционные церберы смогут теперь делать свои заметки лишь на полях отзыва Антонова».
Тем не менее было еще множество «военных действий»: меня все-таки заставили перерабатывать рукопись, еще раз давали на рецензию Антонову, и мало того, отдали на «контрольное чтение» члену редакционного совета издательства писателю Василию Субботину. Но и он дал положительный, а точнее, восторженный отзыв, и в начале 68-го года сборник был подписан, наконец, в печать.
Я надеялся на успех этой книги и рассчитывал после ее издания вступить в Союз писателей. (По негласному правилу для этого нужно было иметь две книги.) В Союз я стремился, как я уже упоминал, в тайной надежде получить в будущем туристическую путевку для выезда на Запад.
Но Борис Слуцкий, который был тогда членом центральной приемной комиссии, настоятельно советовал мне не ждать выхода сборника. «Я боюсь, — сказал он мне, — что в недалеком будущем Союз может для вас оказаться закрытым. И пока я еще член приемной комиссии — поторопитесь!»
Напомню, что это было время, когда заставили уйти из «Нового мира» Твардовского вместе с большинством его сотрудников. Даже для той «застойной» эпохи это было большим и печальным событием, подобным разгрому НТВ в наше время.
Я послушался совета Слуцкого и подал заявление в Союз, не дожидаясь выхода сборника. Но уже «расцвела Пражская весна», и перепуганные советские вожди начали закручивать гайки. В первую очередь, конечно, в литературе. Вышло постановление «Об усилении ответственности редакторов издательств и журналов за идеологическое содержание их продукции». И немедленно во всех издательствах началась перепроверка «портфелей». Мою книгу, уже подписанную в набор, отдали новому рецензенту — штатному сотруднику издательства, маститому литературоведу Левину (имени его не помню), и вскоре меня вызвали к главному редактору издательства, Валентине Карповой, известной сталинистке.
На совещании в ее кабинете выступил упомянутый рецензент Левин. Он заявил, что необходимо сделать ряд новых купюр, ряд рассказов переработать, а про рассказ «У озера» сказал, что «вот его переделывать и редактировать не надо, его просто не должно быть в сборнике!».
Карпова согласилась с выводами Левина, но я наотрез отказался что-либо изменять, не видел смысла выпускать кастрированную книгу. Договор со мной был расторгнут, однако гонорар после вмешательства адвоката из Агентства по защите авторских прав издательству пришлось выплатить, правда, только за один стандартный тираж (30 тысяч экземпляров), хотя сборник предполагалось издавать двумя тиражами.
Юрий Домбровский, утешая меня, сказал, что отзыв «ценного еврея Левина» о рассказе «У озера» — великий комплимент для меня: «Рассказ написан по-чеховски: никакой политики, а тоска дерет!».
Интересный совет дал мне и Сергей Антонов: «Вам надо много писать, потому что проколы у вас будут случаться часто. Ваша проза — это проза прежде всего мысли, а мыслям через цензурные сети проплывать особенно трудно!».
Что касается рассказа «У озера», то там даже и мыслей никаких крамольных не было. Это просто «честная проза», как говорили иногда литераторы. Вот пафос этого рассказа (цитирую финал):
«... на Андрея вдруг нашел философский стих. Он стал говорить о том, что что бы там люди ни говорили и ни думали, а, в сущности, цель и смысл всей жизни, то, ради чего мы живем, ради чего все делаем: работаем, нервничаем, отдыхаем, едим, пьем, встречаемся, добиваемся уважения — все это, в сущности, ради того, чтобы найти, наконец, завоевать, встретить настоящую любовь! Да такую, в которую и не верим, считаем романтической небылицей, смеемся, а сами тайно, себе не признаваясь, ждем. Надеемся, что она все-таки существует, хотя ее и не видно кругом, надеемся, что, может быть, тебе повезет и ты все-таки найдешь, встретишь ее когда-нибудь... И наверное, каждый, даже самый последний человек, живет с этой надеждой, сам того не сознавая!...