Путешествие в будущее и обратно
Шрифт:
Андрей замолк, подумав вдруг потрясенно: «Так что же мы, что же я делаю?! Зачем, на что теряю лучшие годы? И может, теряю самую способность любить, если она еще жива во мне!»».
Вот и вся крамола. Были еще какие-то грубые реалии в жизни героев, не без этого, но думаю, если бы я был «маститым» писателем, рассказ, наверное, пропустили бы. Хотя «маститый» советский писатель такой рассказ вряд ли бы написал!
Через некоторое время я получил извещение из Союза писателей о том, что мое заявление о приеме будет рассматриваться на очередном заседании приемной комиссии московского отделения Союза. Потом в случае успеха дело должно было идти в центральную приемную комиссию, членом которой был
По правилам я не мог присутствовать на заседании и ожидал результата в фойе правления ССП.
Отрецензировать мои произведения в комиссии поручили известному тогда молодому писателю Анатолию Гладилину, ходившему в «левых» авторах. (Тогда, напомню, понятие «левый» означало любую оппозицию власти, нонконформизм.) В какой-то момент из комнаты комиссии вышел ее член Григорий Березко — отнюдь не левый писатель, но относившийся ко мне с симпатией. Он развел руками: «Дело плохо! Гладилин доказывает, что вы идеологически неблагонадежны! Подводит под статью!».
Слуцкий потом просматривал протокол заседания и подтвердил, что все так и было.
На всякий случай дам справку, что с Гладилиным я не был знаком и дорогу ему никогда не переходил. Но в лицо мы друг друга знали — по ЦДЛ.
Комиссия вынесла решение: «Приостановить прием в Союз до выхода второй книги». (Первая — «В почтовом вагоне».) При этом в комиссии, конечно, знали, что вторая книга выкинута из плана «Советского писателя».
Какое-то время спустя ко мне гости пришел Жора Владимов со своей второй женой Наталией Кузнецовой. Мы все-таки изредка с ними встречались. И рассказал мне историю, которую специально попросил распространять.
Владимов был коротко знаком с атташе по культуре американского посольства Джоном Лодизиным, которого знали многие писатели. И однажды Гладилин попросил Жору передать Лодизину какой-то самиздат для переправки его на Запад. Жора согласился. Встреча с Лодизиным состоялась в сквере, вечером, кажется, около дома Владимова. Лодизин подъехал на машине со своей женой. Вышел из машины, и Жора передал ему пакет с самиздатом. И в этот момент в ближней подворотне вспыхнули фары, и какие-то люди бросились к Лодизину. Но он успел кинуть пакет в машину, на сиденье . Кагэбэшники кинулись к машине, но пакета на сиденье уже не было. Жена Лодизина ловко спрятала его.
Тем не менее Жору на другой день вызвали в КГБ и долго с ним беседовали. А Гладилин в это время бегал по ЦДЛ и беспокоился, не появлялся ли Владимов, и на вопрос, почему он переживает, отвечал, что ведь Жору вызвали в КГБ! Потом друзья Владимова сопоставили события того дня, и встал вопрос, откуда Гладилин знал, что Владимов был в КГБ? Устроили Гладилину допрос с пристрастием, и он — признался, что его якобы в Иностранной комиссии ССП попросили помочь разоблачить агента ЦРУ Лодизина, работавшего «под личиной дипломата». И он на это согласился, чтобы помочь Владимову, спасти его: убрать от него Лодизина.
Вскоре после того Лодизина выслали из СССР как персону нон грата, сопроводив его высылку хлестким фельетоном в «Правде»: «Фигаро из ЦРУ».
Лет через семь-восемь, когда я уже работал на «Свободе», в эмиграции оказался и Гладилин. Сразу заявил себя очень крутым антикоммунистом, даже монархистом! И приехал на «Свободу» в видах устройства на работу. Я шел по коридору и увидел Гладилина, и он увидел меня, заметался и юркнул в оказавшийся рядом туалет.
В довершение этой истории добавлю, что приехал он наниматься на «Свободу», когда одним из главных менеджеров там был Джон Лодизин, тот самый, скомпрометировать которого Гладилин пытался в Москве! Когда я приехал в Мюнхен, Лодизин был начальником русской редакции «Свободы» и принимал меня на работу, и потом, когда мы с ним сдружились, подтвердил приведенный выше рассказ Владимова.
Тем не менее Гладилина на «Свободу» взяли. Американцы относятся к людям, бывшим в связи с КГБ, спокойно, без параноидального страха. На «Свободе» работало много даже бывших штатных чекистов, а тут — известный в России писатель! Но Гладилин попросился в парижский филиал. В Мюнхене работать рядом со мной ему было, видимо, все-таки некомфортно.
Вот какие сказочные сюжеты случаются в нашем тесном мире.
После неудачи с изданием книги и с приемом в ССП надежд на получение турпутевки у меня уже не осталось, и я стал готовиться к путешествию через море. Купил польскую сборную байдарку «Нептун» с парусом, рассчитанную на трех человек: двух взрослых и ребенка. Где-то я прочел, что на таких лодках группа любителей острых ощущений обогнула мыс Горн, что на южной оконечности Южной Америки — место самых свирепых в мире штормов.
Мы стали с женой плавать на ней, привыкать. Плавали на подмосковных водохранилищах. Но лодка имела яркую оранжевую окраску, что меня никак не устраивало. Я попытался найти в магазинах серую краску, но тщетно. Краски вообще продавались только для автомобилей, а они разъедали лодочную ткань. Но советский человек привык исхитряться. Я нашел химический институт красителей, в котором работали мои знакомые, бывшие студенты химфака МГУ, и наплел им с три короба, что я, мол, в качестве журналиста хочу поехать в экспедицию с биологами в устье Волги для изучения местных птиц, но их будет отпугивать яркая окраска моей байдарки. Они взялись синтезировать для меня специальную серую краску, однако попросили, чтобы я достал какой-нибудь подтверждающий документ для их начальства. И я достал! После полетов на аэрологических самолетах и аэростате я между делом, на всякий случай, вступил в Географическое общество, и теперь это мне пригодилось. Я рассказал там свою легенду об экспедиции, и потерявший бдительность секретарь общества, милый старичок, накатал нужную мне ксиву. Я отнес ее в институт и вскоре получил большую банку высококачественной серой краски, сделанной специально для материала моей лодки.
Пробиваться я решил в Англию. У жены был хороший английский язык, да и я немного зубрил его в университете. И Англия располагается не так уж далеко от России, в отличие от Америки, и отец мне много хорошего рассказывал об этой стране и ее культуре.
В это же время я впервые познакомился с диссидентами, в том числе со знаменитым Петром Якиром, одним из главных тогдашних диссидентских лидеров, и его друзьями. И вскоре уже выполнил первое подпольное поручение. Якир попросил меня подкинуть на стол главного редактора «Литературки» Чаковского какое-то протестное письмо, подписанное им, Ильей Габаем и еще кем-то. Я, помню, долго ходил с бьющимся сердцем мимо кабинета Чаковского, дожидаясь, пока там не будет ни его, ни секретарши. Но заходить в пустой кабинет главного не полагалось, ведь там стоял кремлевский телефон-«вертушка». Однако дождавшись, когда кабинет и приемная опустеют, я геройски нарушил этот запрет, кинул антисоветское письмо на массивный стол главного и с независимым видом вышел из кабинета, никем не замеченный.
Потом Якир пригласил меня в академгородок «Красная Пахра» на концерт его зятя Юли-ка Кима, очень популярного в то время барда. Концерт был замечательным! Песни Кима пленяли своей раскованностью, прекрасными текстами и музыкой. Они были на грани между капустником, студенческими куплетами и серьезным антисоветским искусством. И Юлик мне очень понравился. Скромный кореец, на эстраде он вырастал в обаятельного актера и остроумного конферансье. Публика, молодые научные работники, бурно аплодировала ему, а в конце проводила его овацией. Было время!