Путешествие в будущее и обратно

Белоцерковский Вадим

И тем не менее большинство оставалось «в строю». И это еще одна грань чуда.

Бои в Москве шли около двух недель, и где-то в середине боев произошло трагическое событие, жертвами которого стали товарищи отца по полку. Шестая рота 56-го полка, в которую отца поначалу было распределили, занимала одно из внутренних зданий в Кремле, в то время как юнкера находились там на остальной территории. Так получилось в хаосе предоктябрьских передвижений: шестая рота вошла в Кремль, а за нею — юнкера...

В разгар боев руководители белых и красных заключили перемирие и начали переговоры. Стрельба в городе прекратилась. И тогда командование юнкеров в

Кремле объявило командиру шестой роты, что красные в городе сложили оружие, и ультимативно потребовало сделать то же самое. Рота ультиматум приняла, вышла из здания и сложила оружие. После этого белые выкатили пулеметы и всю роту покосили. (В Кремле на этом здании до сих пор висит мемориальная доска с именами погибших тогда солдат.)

Несмотря на это большевики после победы в Москве, как и в Питере, обезоружив юнкеров, распустили их по домам. Революционеры поначалу бывают великодушнее своих противников, победив в первом бою, они начинают верить в свою окончательную победу и впадают в эйфорию.

Во время перемирия до восставших солдат стали доходить известия, что белые используют прекращение огня для укрепления своего положения, ведут перегруппировку, занимают новые позиции. Среди солдат и красногвардейцев вспыхнуло возмущение затяжкой переговоров. К зданию, в котором они проводились, солдаты подкатили орудие и сообщили своим представителям, что если они немедленно не прекратят переговоры, то пошлют к ним в зал снаряд. Переговорщики, рассказывал отец, как горох, посыпались вон — красные и белые вперемешку. Бои возобновились.

К Моссовету подвезли две трехдюймовые гаубицы. (Потом эти гаубицы стояли в палисаднике около Музея Революции на ул. Горького.) Одну направили вниз по Тверской, другую — вверх. Первое орудие решили пристрелять и дали залп по углу дома, где теперь Центральный телеграф, — отвалили угол. Отец был ранен в тот момент, когда белые, прорвавшись от Столешникова переулка, пытались орудия отбить. Отец и группа солдат стреляли по нападавшим из подъезда дома, на месте которого стоит теперь здание с грузинским рестораном «Арагви». Отец из первого ряда стрелял с колена, а сзади него солдаты стреляли стоя, и пуля, задевшая икру ноги отца, раздробила кость ноги стоявшего позади солдата.

Еще из рассказов отца запомнилось, как в один из дней он с большой группой солдат ехал в кузове грузовика то ли выбивать белых из какого-то здания, то ли на подмогу своим, которых белые выбивали. В кузов залезло так много солдат, что все стояли, тесно прижавшись друг к другу. И вдруг солдат рядом с отцом стал оседать, привалившись головой к его лицу. Отец понял, что он убит наповал пулей, выпущенной по грузовику. «Гнетущее недоумение преследовало меня в те дни от частых случаев гибели людей прямо на глазах: был человек — и вмиг не стало», — вспоминал отец.

В последнюю ночь боев отец получил приказ доставить в штаб белых ультиматум о капитуляции. Отцу дали машину Красного Креста с шофером-красногвардейцем. В кузове поместились два «вражеских» парламентера — переодетые в солдатское офицеры. В кромешной тьме, не зажигая фар, машина медленно двинулась по направлению к Арбату, к Александровскому военному училищу (ныне — Генштаб), в котором помещался штаб белых. Время от времени машину задерживали красные часовые, и отец кричал им: «Свои! Большевики!» — и предъявлял пропуск.

Несколько раз возле машины начиналась стрельба, пули посвистывали иногда близко от кабины.

На Арбатской площади вновь засвистели пули, машина наскочила на труп и, завизжав тормозами, остановилась. «Стой! Выходи!» — закричали из темноты, и уже по голосам отец понял, что это «чужие», юнкера. Теперь выскочили из кузова офицеры-парламентеры, предъявили свои пропуска.

В Александровском училище появление отца в сопровождении парламентеров вызвало переполох, раздались крики: «Большевик! Попался!». Пожилой парламентер взял у отца пакет с ультиматумом и помчался с ним вверх по лестнице, молодой — усадил отца на стул и поставил около него для охраны двух юнкеров с винтовками, которым один раз пришлось штыками преградить дорогу горячему офицеру, видимо пьяному, попытавшемуся с обнаженной саблей броситься на отца.

Один раз где-то неподалеку началась стрельба. Щелкая затворами винтовок, юнкера стремглав выбегали из здания.

Через некоторое время донеслись голоса: «На собрание!». Вестибюль опустел. Остались только часовые и дежурный. Вдруг в комнате, где проходило собрание, взорвались возмущенные крики. Отец услышал чей-то начальственный голос:

— Молчать! Разойтись! Это вам не большевистская сходка!

Из комнаты шумно повалили офицеры. Кто-то истерически кричал:

— Продали! За тридцать сребреников продали! Отец понял, что ультиматум принят.

Сопровождаемый небольшой свитой, появился полковник в сером френче. Он шел, не глядя по сторонам. Отец догадался, что это полковник Константин Рябцев, командующий силами белых в Москве. К отцу подошел старший парламентер и торопливо сказал, что надо ехать в Думу. Там ждали ответа представители Военно-революционного комитета. Полковник Рябцев со свитой втиснулись в кузов машины Красного Креста, отец, как и прежде, забрался в кабину.

В «Энциклопедии Великой Октябрьской Социалистической революции» сообщается, что полковник К. Рябцев в 1919 году был в Харькове арестован белыми по обвинению в выступлении против генерала Корнилова и «в недостаточно активной борьбе с большевиками в Октябрьские дни», и вскоре был убит. ^[2]

2

М., 1987. 3-е изд. С.448

В январе 1918 года отца выбрали делегатом на 3-й Всероссийский съезд Советов. Отец был удивлен культурностью кадровых рабочих, делегатов съезда, с которыми вместе жил в гостинице. Рабочие утром и вечером чистили зубы, рассказывал отец, подметали свои номера, не пили, здоровались при встрече, были спокойными, вежливыми, интеллигентными. К сожалению, большинство из них не пережили Гражданскую войну, слишком их мало было тогда в России, и на смену им пришла «деревня», сокрушался отец.

В короткое время, когда отец находился в Москве после окончания боев, он нашел время заняться публицистикой. Написал несколько статей и даже стихотворение в прозе, которые были напечатаны в «Правде». В статьях он бичевал капиталистическую эксплуатацию на Западе, разносил «буржуазную демократию» и «буржуазную культуру», выступил с разоблачением американской «Армии спасения», начавшей тогда работать в России. В Америке отец сталкивался с «Армией спасения» и считал, что она занимается главным образом борьбой против рабочего движения и профсоюзов. Он гордился тем, что эту статью передали Крупской, и она показала ее Ленину, а потом сообщила, что «статья Владимиру Ильичу понравилась».