Путешествие в каменный век. Среди племен Новой Гвинеи
Шрифт:
Но есть один обычай на Новой Гвинее, который из-за своей неприемлемости и полной исключенности из нашей жизни вызывает и активное противодействие, и определенный интерес, как нечто диаметрально противоположное нашим представлениям о человеческой сущности. Этот обычай — каннибализм, которому так много места отведено в прочитанной нами книге. Встречается он в наши дни крайне редко. Как укоренившийся обычай, а не просто как отдельный эпизод он дожил до середины XX в. только у немногих еще сохраняющих традиционный образ жизни папуасских народов Новой Гвинеи. Причем в Папуа-Новой Гвинее он быстро исчезает, если уже не исчез совсем в наши дни (напомним, что книга Фальк-Рённе была написана более 10 лет назад), а в Ириан-Джая, одном из самых глухих уголков планеты, возможно, еще тлеет в нескольких недоступных горных долинах.
Так стоит ли о нем говорить в таком случае, не лучше ли предать забвению этот позорный пережиток варварства и не вспоминать о нем вовсе? Думается, что это было бы не совсем правильно. Действительно, многотысячелетняя борьба цивилизации с каннибализмом сейчас близка к завершению, не только дни, но и минуты его сочтены, и это можно записать нашей цивилизации в актив. Но само по себе это явление было в свое время широко распространено, принимало разные формы и практиковалось в разные периоды времени на разных континентах и широтах. Оно требует надгробного слова как в виде эмоционального рассказа, так и в виде научной интерпретации. Почему люди ели людей?
В свое время ареал распространения людоедства охватывал всю заселенную человеком часть земного шара, всю ойкумену. Каннибализм весьма древен. Людоедами были наши отдаленные предки — архантропы, людоедами же были и более близкие к нам неандертальцы. Свидетельство тому — многочисленные находки остатков каннибальских пиршеств на многих древних стоянках, например в знаменитой пещере Крапина в Югославии. Иными словами, можно сказать, что Homo sapiens появляется на арене истории около 40 тыс. лет назад каннибалом. Имея в виду одно только это, закономерно поставить вопрос: почему же люди перестали есть людей?
Запрет поедания человеческого мяса в течение тысячелетий утверждал себя в качестве категорического императива человеческой культуры, вернее, ее определенной исторической формы, называемой цивилизацией. Нечто сходное мы наблюдаем с запретом инцеста, т. е. кровосмесительных связей. Этот запрет более универсален и более строг в человеческом обществе, а соответственно и более древен, чем запрет каннибализма. Много споров велось среди ученых по поводу того, как и почему был запрещен инцест. Одни говорили, что древние люди осознали каким-то образом вредный биологический эффект кровосмешения, другие утверждали, что необходимость установления контактов между разнородными общинами побудила древних людей искать брачных партнеров вне своей собственной группы. Так или иначе, запрет инцеста настолько универсален в человеческом обществе, насколько редок в животных сообществах. Можно сказать, что этот запрет оказался полезен, как говорят специалисты — адаптивен, именно для человеческого общества, отличительной особенностью которого является существование культуры, понимаемой, как это принято в советской науке, как специфический человеческий способ деятельности и ее результат. Первым шагом на пути становления культуры и человеческого общества и был запрет инцеста, который, по выражению французского этнолога К. Леви-Строса, «сам и есть культура». Каннибализм, первоначально появившийся, подобно кровнородственным связям, в качестве наследия дочеловеческих предков, на какой-то стадии общественного развития стал препятствием на пути дальнейшей эволюции. Общества, исключавшие его из своей жизни, оказывались более адаптивными, более приспособленными к требованиям истории.
Однако является ли каннибализм в том виде, в каком он был зафиксирован начиная с эпохи Великих географических открытий, только пережитком звериного состояния, или же он приобрел какие-то другие, новые качества, изменившись со временем, как изменяется все сущее? Наверное, последнее более верно. Посмотрим, что мы можем сказать о «современном» каннибализме, т. е. о каннибализме последних четырех-пяти столетий.
Прежде всего следует сказать несколько слов об источнике наших знаний, так как это имеет непосредственное отношение не только к выяснению характера каннибализма, но и к книге Фальк-Рённе. Рассказов о людоедах, в сочинениях, посвященных экзотическим странам, накопилось немало. В них описывается каннибализм в самых причудливых формах, приводятся леденящие кровь рассказы о съедении несчастных путешественников или туземцев живьем, в вареном, жареном, пареном, соленом виде, о выкармливании людей на забой, о специальных базарах, где торговали человеческим мясом, и т. д. Характерна во всех этих сюжетах одна деталь: они передаются не очевидцами, а посредниками, слышавшими их от кого-то. Число свидетелей людоедских оргий, опубликовавших свои воспоминания, обратно пропорционально количеству живописаний каннибальских пиршеств. И это безусловно не случайно.
Сомнения нет: каннибализм существовал и даже местами существует до сих пор, но знаем мы о нем ничтожно мало, потому что значительная часть информации, которой мы обладаем, при строгом источниковедческом подходе должна быть признана ненадежной. И это неудивительно. Во-первых, каннибализм все же редок. И Фальк-Рённе, хорошо знающий эту тему, приводит разговор с каннибалом, который говорит ему, что ел человеческое мясо только четыре раза в жизни. И это в Долине Балием, о которой ходит столько жутких слухов. Ряд других свидетельств из других источников утверждает нас во мнении, что людоедство было далеко не повседневным явлением, так что быть его свидетелем не так легко. Во-вторых, сама по себе позиция свидетеля каннибальских акций этически небезупречна. Некоторые из таких людей пытались воспрепятствовать происходившему на их глазах — это оправдывало их нравственную позицию, но тем самым делало их информацию фрагментарной и зависящей от третьих лиц. Другие не имели желания или возможности вмешаться и соответственно… молчали. Наверное, таких было большинство, и только немногие решились опубликовать свои наблюдения. Среди последних, впрочем, выделяется несколько очевидцев поневоле, попавших в плен к племенам каннибалов. Таков, например, известный немецкий путешественник XVI в. Ганс Штаден, проведший 9 месяцев у индейцев тупинамба в Южной Америке и оставивший уникальное описание их жизни, в частности поразивших его каннибальских пиршеств, жертвой которых он чуть не стал сам. Такого рода очевидцев мало, совсем немного их в современности, и, заметим, не относится к их числу и автор прочитанной нами книги, который, насколько можно понять из его повествования, сам не был свидетелем людоедства, а сообщает о нем со слов третьих лиц. Из этого, конечно, не следует, что нельзя верить ни одному его слову, но определенный скептицизм в отношении ряда сообщений, например о разрывании на части согрешивших девушек, о пожирании мозга и т. п., вполне допустим [23] .
23
По М.А. Членову получается, что рассказавшая А. Фальк-Рённе о пожирании мозга и т. п. непосредственная свидетельница этих событий самоотверженная миссионерка Мария Хорн (глава 12) лгала.
Внимательное рассмотрение различного рода «свидетельств» побуждает нас также скептически относиться к рассказам о так называемом кулинарном каннибализме, т. е. о поедании человеческого мяса из простого пристрастия к нему или из чревоугодия. Если такие случаи и существовали, то объяснение им скорее следует искать в позднейшей деградации под влиянием контакта. Оставим в стороне всегда и везде имевшие место спорадические случаи каннибализма, вызванные сильным голодом (как, например, во время войн и особенно осад — широко известен рассказ о том, как мать съедает свое дитя во время осады римлянами Иерусалима, дошедший до нас в книге Иосифа Флавия), психическими заболеваниями или криминальными соображениями (например, изготовление в голодные годы после первой мировой войны в Германии пирожков с человеческим мясом). Все эти случаи не являют собой примера каннибализма как социального установления, они — отклонения от нормы, признаваемые таковыми всеми членами данного общества, чаще всего и самими каннибалами.
Основная масса заслуживающих доверия сообщений о каннибализме как об обычае, признанном общественной нормой, указывает на то, что он теснейшим образом связан с религиозными и магическими представлениями, разделявшимися этими обществами. Об этом же говорят практически все примеры, приводимые Фальк-Рённе. Вспомним многочисленные упоминания в книге об использовании частей человеческого тела, костей в ритуальных целях, о хранении их в мужских домах в качестве фетишей. Среди папуасов широко распространено представление о том, что все человеческое тело или только голова являются вместилищем особой духовной силы, маны, а поедание тела передаст ману ее новому обладателю. Недаром папуасы, участвовавшие в убийстве и поедании миссионеров и их спутников в долине Балием, говорят потом: «Мы съели их для того, чтобы получить частицу их силы». Связь каннибализма с верой в магическую силу маны многообразна. Своеобразное проявление ее — так называемый эндоканнибализм, или патрофагия, т. е. полное или частичное поедание тел умерших родственников, примеры чему мы также видим в книге. Как сообщают различные наблюдатели и ученые, это действие совершается не из стремления присвоить себе ману умершего, а из пиетета к нему, из желания сохранить его материальную оболочку внутри родственного коллектива, не дать возможности червям исполнить свою мрачную миссию. Кстати, эта форма каннибализма была в прошлом едва ли не самой распространенной.
Сходные с этими представления, возможно, лежат в основе еще одного экзотического обычая — мумификации, известной, как мы видим, не только в Древнем Египте, но и на Новой Гвинее и в других районах мира, например на Алеутских островах — в зоне распространения культа предков, принимающего самые причудливые формы.
Герой Достоевского Иван Федорович Карамазов сказал следующую фразу: «…уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие… тогда ничего не будет безнравственного, все будет позволено, даже антропофагия». Действительность, однако, прямо противоположна этому мнению, хотя связь подмечена несомненно точно. Именно вера в свое бессмертие в виде веры в извечную и универсальную ману, переселение душ, или особую духовную субстанцию и является питательной средой антропофагии. На этой же почве явно покоится и другой дикий обычай — охота за головами, которой также немало места уделено в книге Фальк-Рённе. В основе ее лежит культ черепа как магической субстанции. Любопытно, что чаще охота за головами и каннибализм исключают друг друга. Классической зоной первого обычая является островная и частично материковая область Юго-Восточной Азии. Каннибализм был раньше распространен более широко и отмечен в Южной Америке, в Австралии, в Африке и Океании. Но именно Новая Гвинея, последнее прибежище как каннибализма, так и охоты за головами, давала нам еще в 60-е годы XX века редкие примеры сосуществования обоих обычаев.
Как можно оценить их последствия? Определить даже приблизительно количество жертв каннибализма и охоты за головами весьма трудно. Полагаю, что, если бы была возможность вычислить такую цифру, она показалась бы нам, людям XX в., смехотворно низкой по сравнению, например, с количеством жертв второй мировой войны, так же как ужасы людоедства меркнут на фоне газовых печей Освенцима. И тем не менее обычаи эти, бытовавшие не одну тысячу лет, оставили существенный след в виде этнической и социальной атомизации этих обществ, разделения их на мелкие и мельчайшие фрагменты, весьма слабо связанные друг с другом. Подрыв контакта, искусственное замыкание общества и как следствие его — неизбежная отсталость, необходимость самим додумываться до того, что стало уже общим достоянием человечества, необычайно медленный социальный и духовный прогресс — вот прямые последствия этих двух обычаев. Часть вины за то, что Новая Гвинея вошла в XX в., сохранив ранневарварский облик, несомненно, лежит на каннибализме и охоте за головами.