Путешествие в Русскую Америку

Башкирова Галина Борисовна

— Напевальник свой, Галя, не забудь, гимны наши запишешь, — напоминает Сергей.

— А удобно?

— Почему неудобно, если нашей верой интересуешься…

Мы прощаемся, Анна Даниловна нас целует:

— Такое мне сегодня удивление. Даже и не ждала, что русскую когда увижу, прямо из Москвы.

3

О молоканах, об их нынешней судьбе известно мало. Может быть, потому, что молокан в стране стало мало? Не знаю…

Религиозная рационалистическая секта, выделившаяся из духоборчества еще в конце 60-х годов XVIII века, молокане отвергают и обрядовую, и отчасти догматическую сторону православного учения. Свое название «молокане» они объясняют тем,

что все их учение заключается только во вкушении «млека» Слова Божия. Молокане не носят крестов, не признают иконы, мощи святых, монашество, традиционную православную иерархию. Истинный смысл жизни, спасение и блаженство человека состоит по молоканскому учению в раскрытии заложенного в человеке богом доброго начала, в нравственном совершенствовании людей. Традиционно (после слияния молокан с сектой иудействующих) они не едят свинину. Кстати, именно это обстоятельство, по словам Анны Даниловны, больше всего и располагало к ним персов. Постоянный рефрен в ее рассказе о персидских скитаниях — два грозных вопроса, которые задавали им персидские начальники: «Кресты носите? Свинину едите?» «Кто не знал ответа — православные, тех в Персию не пускали. Отца моего, бывало, персы вызовут на границу и спрашивают: «Ты нам скажи, православный это человек бежит али ваш, молоканин?» Отец мой православным и шепчет: кресты, мол, быстро в башмак спрячьте и ступайте. А персам отвечает: это наши, мол, молокане, исправные работники, такие везде нужны. Много православных людей спас, иначе бы им головы посекли». Воспоминания Анны Даниловны со сказочными, почти былинными оборотами речи — ехали три дня и три ночи, скакали семь дней, семь ночей, реки у персиян горькие, травы высокие… — по-своему, ярко и трагически, отражают историю преследований и бесконечных странствий и переселений сектантов в России. Кажется, только сейчас, в годы перестройки, эти непрерывные, то затихающие, то вновь усиливающиеся вплоть до кровавых развязок гонения начинают прекращаться. И это впервые с XVIII века! Как говорится, не прошло и трехсот лет.

…Молокан, считавшихся до революции одной из «вреднейших» сект, начали выселять на окраины империи еще в середине XIX века. Выселяли их из самого центра России — Тамбова, Саратова, Воронежа. Переселяли в Таврическую губернию, на Северный Кавказ, в Сибирь, в Закавказье — в бывшие турецкие владения, в район Карса. Работящие, очень сплоченные, молокане везде быстро приживались, налаживали крепкие крестьянские хозяйства, прославились как замечательные землепашцы. И сейчас в Калифорнии, в районе города Фресно, один из лучших тамошних фермеров — молоканин.

В отличие от духоборцев молокане никогда не вступали в острый конфликт с государством. И все равно их теснили и теснили. Так, по-видимому, вырабатывалась привычка к внезапным переселениям, к освоению новых земель, к любым превратностям судьбы, умение к ним приспосабливаться.

После Октябрьской революции к религиозным разногласиям с властью прибавились «классовые»: молоканские поселки никогда не отличались бедностью. И снова начали молокане кочевать — с Кавказа, как семья Анны Даниловны, в Баку, из Баку в Ставрополь, из Ставрополя в Туркмению. К 30-м годам, к началу коллективизации, снова возродились в Средней Азии цветущие молоканские поселки — со скотом, со своими маслобойками, с хорошими домами, налаженным бытом. Но когда молоканских старцев, пресвитеров, потребовали выдать властям, молокане снова снялись с места и в 1932 году на своих телегах двинулись дальше — в Персию.

В былинном рассказе, по сути, краткая история русского сектантства — в XIX веке заселяли «туретчину», в начале XX духоборцы уезжали в Канаду, молокане в Америку. Разбогатевшие братья и сестры в Америке, вызывавшие своих сродников со всех концов света, — это те самые переселенцы и их дети, уехавшие от религиозных преследований еще в начале нынешнего столетия.

4

…И вот на следующий день я сижу в молоканском

собрании. Большой зал на втором этаже молитвенного дома. Почти все мужчины в косоворотках, розовых, голубых, желтых. Поверх них — обычные пиджаки. Голые стены, высокие узкие окна, простые длинные лавки. В окна видны сан-францисские небоскребы и куски голубого неба. А там, где я живу, на Форест-хилл, по-прежнему и сегодня льет дождь и стелется низкий неотвязный туман.

Мужчины сидят на лавках вокруг стола, женщины — в стороне. Все женщины нарядно одеты, все в светлых праздничных платьях, у всех на головах косынки, у многих кружевные. Косынки укреплены заколками. Молодежи мало. Больше пожилых и старых людей. Дети остались под присмотром на первом этаже, где готовится общее угощение. Сегодня один из важных праздников — родительский день.

У американцев есть два национальных праздника, носящих скорее коммерческий характер: «День матери» и «День отца». Серьезно их не празднуют, только посылают родителям открытки да дарят подарки. Родительский молоканский день приходится как раз посередине между этими двумя праздниками.

Старенький пресвитер и другие уважаемые люди, сидящие вокруг стола, по очереди читают Библию. Потом поют молоканские псалмы, поют все вместе, хором. Один человек произносит первую строку, остальные подхватывают по памяти. Особенно истово поют песнь четыреста девяносто восьмую из «Сионского Песенника», изданного в Австралии в 1978 году. Потом мне его подарили.

Любезные дети, будьте вы умны,

Имейте в предмете, кем вы рождены.

Ведь волю святую нужно исполнять,

Почтите родную первым долгом мать.

Она слез и крови много пролила,

Страдала от боли, как вас родила.

Грудями кормила все себе во вред,

Лицо изменила, весь прекрасный вид…

Поют все хором, и я тоже незаметно для себя начинаю подпевать.

Все песни длинные. Каждая строка повторяется дважды.

…Служба началась в десять, заканчивается к двенадцати. Все спускаются по лестнице на первый этаж, где в таком же большом зале накрыты длинные столы. Вернее, столы пока пусты. Только на одном блюда с едой. По американской манере выстраиваются длинные очереди, каждый накладывает себе на тарелку, что хочет. Угощение состоит из того, что прихожане сами приготовили к празднику. Здесь и русские пирожки, и винегрет, и салаты, и рыба. Всего очень много. Все выглядит аппетитно. Но пробовать некогда. Подходят и подходят люди, знакомятся. Сергей усаживает меня рядом с собой.

Начинается праздничный обед. Начинаются и разговоры за столом.

Красивый пожилой человек с военной выправкой, седые волосы ежиком, румяное лицо, синий блейзер с золотыми пуговицами, наклоняясь ко мне через стол, неожиданно спрашивает:

— А Шолохов жив?

— Умер, — отвечаю я.

— Как умер? — огорчается он. — Мой любимый писатель и умер? Сколько раз читал «Тихий Дон», если вы меня и спросите, то не отвечу, так люблю. Про войну, про казачество. Мне близко.

— А вы военный?

— Догадались? Я бывший военный, Шебалин моя фамилия. Мы из Китая приехали.

— Ав Китае разве тоже была колония молокан?

— Порядочная, но в основном, конечно, православные. Там, где я вырос, в поселке при станции, всего-то было одно семейство молокан, наше. А в Харбине, думаю, было человек пятьсот — шестьсот.

Зал шумит, гул голосов нарастает, но Шебалин произносит слова четко, по-военному, и я все слышу.

— Мой отец был белый офицер, — говорит Шебалин.

— Молоканин? — глупо и некстати удивляюсь я.