Путешествие в Русскую Америку

Башкирова Галина Борисовна

Обмакнув в воду пушечный шомпол — подобие поршня, — ствол прочищают от накопившейся пыли, закладывают пороховой заряд, поджигают фитиль, пушечка гремит ко всеобщему восторгу зрителей.

«Ливинг хистори дей» продолжается. Так по сложившейся, но варьируемой в зависимости от сюжета традиции отмечают здесь исторические праздники: День независимости, когда разыгрывается битва англичан и американских повстанцев на Пенсильвания авеню перед ступенями Национального архива в Вашингтоне, годовщины разного рода сражений на тех полях, где они состоялись.

Конечно, можно сказать, что это еще один пример

деловитой американской стандартизации, той, что делает неотличимыми друг от друга бензоколонки, закусочные «Макдональдс», полки с продуктами в супермаркетах и в магазинах «Вулворт», где те же самые товары лежат на тех же самых местах, будь то в Нью-Йорке, Вашингтоне или в Чикаго.

Над стандартизацией у нас принято иронизировать: убивает она самобытность, делает все и вся на одно лицо.

Что ж, в этом, конечно, есть свой смысл. Но в стандартизации есть и сильная сторона, идущая от сути нашего века массового производства товаров, массового потребления, достаточно высокого среднемассового уровня жизни. Стандартизуется то, что удобно, полезно, что облегчает жизнь человека в наш напряженный, быстрый, ведущий отсчет уже не месяцами, не днями, а минутами век.

…На этом окруженном темными деревянными стенами дворе мы провели почти целый день. Жарилась на вертеле туша кабанчика, варилась в котлах похлебка, стояли деревянные столы, за которыми под вечер предполагалось устроить грандиозное пиршество.

А перед тем как началась вся эта пальба и гульба, в часовне пел хор. Небольшая тесовая часовня, икона на стене, красный язычок лампадки. Она спускается на цепи с потолка. «Русские ребята» в расшитых косоворотках, подпоясанных поясками с кисточками, исполняли церковные песнопения. Бородачи и с бритыми лицами, лысые и с лохматой шевелюрой, они и впрямь казались русскими, хотя произношение — пели они по-русски — выдавало американцев. Пел хор «Славянка», самодеятельный коллектив энтузиастов русского песнопения. А потом хор переместился в зал коменданта Кускова и лихо грянул: «Калинка-малинка, калинка моя…»

Узнав, что среди посетителей Форт-Росса оказался советский корреспондент, добры молодцы в расшитых русских рубахах радостно меня приветствовали. Какой-то фотограф, видно очень серьезный, поскольку снимал с треножника, расставил весь хор, попросил меня подойти к певцам, и мы все вместе спели «Эх, дороги…».

Странно мне было петь здесь, в маскарадно-праздничной обстановке, эту трагичную, незабываемую песню о войне. Сколько раз я ее слышал по радио, сколько сам пел со своими, среди своих. Пел и до сих пор пою с тоской — в каждой семье свои потери, и наши потери общие, всей страны… Эта песня одна из лучших о войне — наша общая память. А тут вокруг меня стояли веселые, старательные американцы-хористы. И почти никто из них ни слова не понимал по-русски. Их завораживала, очевидно, сама протяжная щемящая мелодия, должно быть, она казалась им выражением «русской души».

Директор хора Поль Эндрус, здоровенный молодой мужчина с русой бородой, и впрямь кажется былинным русаком, правда, из американской постановки. Он рассказал мне, что хор самодеятельный, все певцы где-то работают: один — программист ЭВМ, другой — учитель, третий — аспирант. Почему собрались вместе? А им нравится петь русские песни.

Более точно происхождение русского хора в Сан-Франциско объяснить он не смог. А называется хор «Славянка» в честь русской реки. На карточке, которую мне вручил Поль Эндрус, написано так: «Славянка», мужской славянский хор района залива». Центр его в университетском городе Беркли.

…Я стоял и оглядывался вокруг. Форт-Росс. А где же русские? Неужели только мы с Николаем Ивановичем? Нет, оказывается, русские были. Пожилая женщина с седыми волосами. Знакомимся. Елизавета Николаевна Сидорова. Живет в Калифорнии. Дочь русского генерала, внучка губернатора Сибири. Так она, во всяком случае, сказала. «Из России меня увезли маленькой. Сначала были в Ялте, потом — в Стамбуле, там заболела и умерла моя мама. Потом жили в Париже, а затем перебрались в Америку». Недавно Елизавета Николаевна побывала в Москве. Я услышал, как она рассказывала об этом Николаю Ивановичу, жаловалась: все было как-то не так. И в церковь, куда она хотела сходить, вроде бы ее не пустили. В Ленинграде не попала на Кировский балет.

Конечно, «Интурист» работает не ахти как, но резануло ухо, что вот побывала русская впервые у себя на Родине и ничего не увидела, запомнила только мелкие неприятности. Потом Николай Иванович рассказал мне, что она чуть ли не праправнучка Кропоткина.

— Я ей говорю, когда она вернулась из путешествия в Россию: какой позор, в честь вашего предка названа одна из самых старых улиц Москвы, вот чем вы можете гордиться! А вы мне о какой-то чепухе вроде Кировского балета! Подумаешь, балет! Он к нам в Сан-Франциско приезжал.

Когда мы осматривали сторожевую башню, к нам подошла молодая женщина в русском сарафане, в чепце и с хлебом-солью на подносе.

— Это Марина Ильина, — сказал Николай Иванович, — участница нашего исторического комитета, родственница поэта Баратынского.

— Поэт Баратынский был дедушкой моей бабушки, — объяснила Марина.

— Она — учительница, вот только на полставки, постоянной работы найти не может. Хорошо говорит по-русски, любит русский язык, русскую литературу.

— А вот мама по-русски не говорит. Она у меня американка.

Отец Марины — адвокат.

По части русских в Форт-Россе было негусто. И посетители, и исполнители всех ролей были американцы, хотя русских в Сан-Франциско немало. Тысяч восемьдесят в районе залива, говорит Николай Иванович.

Сегодня по случаю праздника он надел голубую, расшитую золотыми лентами рубашку, нечто вроде старорусского одеяния. Высокий, костистый, с прямыми чертами лица, крупным носом, он из той русской породы, которая стала редкой в последние годы. От голода, бед, войн измельчал русский человек.

Он стоял у высокого деревянного креста и рассказывал. Очень высокий, слегка сутулый. За ним был Форт-Росс, а дальше сверкал океан. Так я и сфотографировал его.

Николай Иванович Рокитянский — преподаватель русской истории, в основном истории русских в Америке. Он один из тех, на ком и держится Форт-Росс. Сколько сил, души и скромных сбережений отдал он этому делу, восстанавливая разрушившиеся и постаревшие строения. Несколько лет назад сгорела часовня. Он разыскивал ее чертежи и в Америке, и у нас, в московских архивах.