Путешествие в страну ночи
Шрифт:
– Осмелюсь предположить, вам потребуются горячаяв анна и хороший отдых.
– Фэйрпорт отстранил взмахом трости кинувшегося помочь ему лакея. Благодарю вас, Лукас... Я телефонировал Холивеллу - он сейчас глава венского отделения, вы помните его? Дал ему знать о вашем прибытии, но если вы чувствуете себя достаточно хорошо, можно устроить встречу сегодня вечером.
Эшер размышлял. Стояло позднее утро, над каналом в прозрачном воздухе рассеивался туман. Хотя зима была на пороге, холод не казался таким влажным и жестким, как в Лондоне или Париже. Воздух нежен, как лепестки роз. В саду несколько выносливых граждан сидели на террасе маленького кафе, ограниченной цепями, и Эшер живо припомнил
– Если не возражаете, - медленно произнес Эшер, - сначала я займусь кое-чем здесь. Необходимо выследить...
– Кароли?
– Облезлые брови Фэйрпорта взбежали на лоб цвета рыбьего брюха.
– Его адрес хорошо известен. Городской дом в Доблинге и квартира на Картнерштрассе... Надеюсь, вы не собираетесь заняться еще и фамильным замком Фекетело в Карпатах?..
– Нет.
– Эшер покачал головой.
– Имени того, кого надо выследить, я не знаю. Возможно, придется посидеть в ратуше, поднять записи...
Сделать это было необходимо, причем до захода солнца. Вроде бы времени хватало, и все же Эшер непроизвольно огладил запястье, ощупав сквозь перчатку и манжету серебряные звенья цепочки.
– Если мне будет позволено злоупотребить вашим гостеприимством, сначала я направлюсь в городские бани, затем - в ратушу. Когда вы закрываете вход в лечебницу?
Фэйрпорт сморщил губы в улыбке:
– Дорогой Эшер, мы в Вене! Персонал работает почти до одиннадцати, а я обычно засиживаюсь в лаборатории за полночь. Лечебница сейчас пустует - у нас были проблемы с электричеством, но теперь уже все исправлено.
– Он порылся в кармане старомодного фрака и извлек ключ.
– Если не увидите света в моем кабинете или лаборатории, отоприте сами. Я приготовлю для вас ту комнату, что выходит окнами в сад. Вы ее помните?
– Помню.
– Эшер улыбнулся, но улыбка исчезла, стоило Фэйрпорту с помощью лакея Лукаса подняться в карету. Экипаж тронулся, каждая медяшка сияла, как гелиограф.
Он в самом деле помнил.
Помнил, как, сидя на подоконнике в этой чистенькой комнатке, смотрел вниз, на высокую стену, отделявшую сад от высокого шепчущего леса, а затем вновь перечитывал три телеграммы, найденные после возвращения с гор. О том, что было в этих телеграммах, вспоминать не хотелось.
Все три были от Франсуазы. Все три просили немедленно ответить. Но он уже встретился с ней в тот день в кафе "Нью-Йорк" (Фэйрпорт туго перебинтовал ему плечо и закатил здоровенную дозу стимулянтов). Франсуаза упомяну- ла о телеграммах мельком, но добавила, что теперь уже не стоит обращать на них внимания.
Это означало, что она установила, где он отсутствовал на самом деле, сказавшись больным.
Это означало, что она заподозрила его в двойной жизни.
Это означало, что он был на волосок от провала. А Кароли вот-вот должен был возвратиться в Вену.
Она была достаточна проницательна, чтобы раскусить Кароли, прикидывающегося безобидным молодым идиотом. Почему же Эшер полагал, что она не раскусит его самого, прячущегося под маской чудака ученого?
Он сидел на подоконнике, пока не кончился долгий летний день и белые розы на стене сада не обратились в молочные пятна. Было уже невозможно различить буквы на желтых листках телеграмм, но он и так знал, что там сказано.
И что ему теперь надлежит делать.
Эшер отогнал воспоминание. Стоило подумать о венском кофе, память переносила его в кафе "Нью-Йорк". Хотя Джеймс прекрасно понимал, что с лета 1895 года Франсуаза ни за что не ступит на порог этого заведения, да и сам он постарается искать маленькие удовольствия где-нибудь в другом месте.
Ее рассуждения относительно венских кафе вполне можно было приложить и к городским баням. Не столь широко распространенные, они были прекрасны по той же самой причине. Большинство квартир в переполненном городе испытывало недостаток горячей воды; тысячи семейств до сих пор пользовались общими насосами и туалетами во внутренних дворах. И все же обитатели были весьма чистоплотны - пожалуй, даже чистоплотнее парижан, при всей фанатичной ненависти французов к малейшему пятнышку на оконном стекле. Тюремная камера, в которой ему пришлось заночевать, также не соответствовала мрачным фантазиям Фэйрпорта.
В банях Хейлигештеффан, истинной обители чистоты, людно было даже утром во вторник. Рабочий люд, студенты, бородатые буржуа, бесстрастно и добросовестно моющиеся в розовых мраморных бадьях под участливым взором мозаичных ангелов, и обычная венская иерархия: герр Старший банщик, просто Старший банщик, Младший банщик и, наконец, гарсон, собирающий полотенца. Эшер посетил парикмахера по соседству, побрился, сменил рубашку и нижнее белье, купленные им по пути из префектуры полиции, затем нанес краткий визит резчику ключей, которого знал еще в 1895-м, после чего почувствовал себя много уверенней. И все же чиновники в ратуше подозрительно косились на его помятый жакет, когда он попросил позволения просмотреть завещания на самые старые поместья в Альтштадте. Времени до наступления сумерек, когда толпы на улицах поредеют, было у него вполне достаточно.
Будучи одновременно шпионом и ученым, Эшер давно понял, что натура человека раскрывается особенно полно, когда внимание его сосредоточено на главном, причем этим главным для большинства является собственность. Самый свежий пример - похороны кузена, состоявшиеся три дня назад. В таких случаях люди совершенно забывают заметать следы. Банковские счета, завещания, копии, договоры на аренду - все это может выдать очень многое тому, кто обладает временем и привычен к архивной пыли.
Эшер начал с самых старых поместий Альтштадта - с этих отягощенных лепниной особняков, чьи фасады в стиле барокко выходили в узкие улочки и были практически недоступны глазу праздного зеваки. Сверяя записи о владении с завещаниями, а завещания со свидетельствами о смерти (и - что еще важнее - свидетельствами о рождении), он постоянно делал пометки в своем блокноте, пока молоденький очкастый клерк не обратился к нему:
– Прошу прощения, герр профессор доктор, но мы закрываем.
За окнами уже стояли сумерки, еще часа полтора - и вспыхнут электрические фонари.
Как было условлено, Артемус Холивелл ждал его в кафе Доницетти. Глава венского отделения был тридцатилетним бородачом, неопрятным, очкастым и чудовищно тучным. Когда-то они встречались в Лондоне, Холивелл выслушал рассказ Эшера о путешествии, и глаза его за толстыми овальными линзами напоминали зеленые оливки.
– Итак, этот Фаррен думает, что он вампир, э?
– Холивелл наткнул кусочек жареного цыпленка на вилку и отправил в розовый, по-девичьи нежный ротик.
– Потому-то он вас и заинтересовал?
Эшер кивнул. Фактически так оно и было.
– Нечто подобное вы обнаружите и в Вене, и в Будапеште. В прошлом году я был в горах на востоке страны, и там ходили слухи об одном крестьянине, который умел обращаться в волка. Еще мне рассказывали, что в Черном Бору с вами перестанут общаться, если вы убьете зайца.
Он промокнул губы салфеткой, и у стола немедленно возник и вопросительно склонился бесстрастный Обер.
– Думаю, вы уже догадываетесь, - продолжал толстяк, выждав, пока тот удалится, - что вся эта история дурно пахнет.