Путешествие во тьме

Рис Джин

Я подумала: «Что со мной? Это же было годы и годы назад, сотни лет назад. Да, целых двенадцать лет назад, ну около того. Но какое отношение имеет это письмо к искусственным зубам?

Я перечитала его еще раз:

«Дорогая Анна,

Мне очень трудно писать это письмо, потому что я боюсь, что огорчу тебя, а я очень не люблю огорчать людей. Мы вернулись почти неделю назад, но Уолтер плохо себя чувствует, и я убедил его, чтобы он позволил мне написать тебе и все разъяснить. Я совершенно уверен, что ты поймешь все правильно. Ты ведь умница. Уолтер все еще очень привязан к тебе, но больше не любит тебя так, как прежде, и потом, ты наверняка заранее знала, что это не могло продолжаться вечно. К тому же не забывай о том, что он почти на двадцать лет старше тебя. Я уверен, что ты девушка разумная и, трезво все взвесив, поймешь, что не произошло ничего трагического. Ты молода, а молодость, как говорится, это самое большое сокровище.

Так оно и есть. У тебя все впереди, много счастливых дней. Подумай об этом. Любовь — это еще не все — особенно такая любовь — и чем больше людей, и особенно молоденьких девушек, выбросят это из головы, тем лучше. Таково мое мнение. В жизни есть много, очень много других вещей, дорогая девочка. Друзья, веселые компании, всякие интересные развлечения, книги. Помнишь, мы говорили о книгах? Меня тогда огорчили твои слова — насчет того, что ты почти ничего не читала, поверь мне, хорошая книжка вроде той, про которую я тебе тогда рассказывал, может очень сильно повлиять на твое восприятие жизни. Некоторые книги учат отличать реальность от того, что существует только в нашем воображении. Мое дорогое дитя, я пишу это письмо за городом, и уверяю тебя, что, когда выходишь в сад и вдыхаешь аромат цветов, то сразу понимаешь: все эти любови довольно грубый предмет и, в сущности, не имеют значения. Но ты можешь подумать, что я читаю тебе мораль, так что умолкаю. Такие недоразумения случаются со всеми. И со мной всякое такое случалось, даже еще хуже. Сам не знаю, почему. Не могу понять, почему люди так неблагоразумны. Но одно я уяснил четко: никогда не надо затягивать. Уолтер просил меня приложить к письму чек на 20 фунтов — на непредвиденные расходы, поскольку он знает, что у тебя сейчас мало денег. Он навсегда останется твоим другом, он хочет, чтобы ты ни в чем не нуждалась и не беспокоилась о деньгах (хотя бы некоторое время). Напиши ему, что ты все поняла. Если ты его действительно любишь, ты это сделаешь. Поверь мне — он и сам очень расстроен, а ему хватает и других огорчений. Или напиши мне — это было бы разумней, потому что для вас обоих лучше сейчас не видеться. Теперь о твоей работе в новом шоу. Мне нужно встретиться с тобой — как можно скорее, хочу познакомить тебя с одним своим другом. Уверен, что из этого что-нибудь выйдет. Я считаю, что, если ты будешь усердно трудиться, можно не сомневаться в том, что ты многого добьешься. Я всегда это говорил и сейчас думаю так же.

Всегда твой, Винсент Джеффрис.

P.S. Если ты сохранила какие-нибудь письма от Уолтера, пожалуйста, пришли их.»

Я подумала: «Господи, что со мной? Я наверное сошла с ума. Какое отношение имеют искусственные зубы к этому письму?»

Но я снова стала думать о зубных протезах дяди Бо, а потом о клавишах пианино, черных и белых, и о том, как однажды слепой настройщик с Мартиники [35] приехал настраивать наше пианино, а потом стал играть на нем, и мы все слушали его, сидя в темноте с опущенными жалюзи, потому что лил дождь, и папа сказал: «Вы настоящий музыкант». У него были рыжие усы, у моего отца. А Эстер все время говорила: «Бедный Джеральд, бедный Джеральд». Но если бы вы видели, как он идет по Рыночной улице, размахивая руками, а его коричневые туфли сверкают на солнце, вы бы не назвали его бедным. И когда он говорил: «По-валлийски слово печаль звучит совсем по-другому». И когда я плакала из-за какой-то ерунды и думала, что он начнет злиться, но он крепко обнял меня и ничего не сказал. У меня на платье была приколота коралловая брошка, и она сломалась. Он обнял меня и сказал: «Я думаю, что ты будешь такой же как я, бедная маленькая мышка». А когда мистер Кроу сказал ему: «Надеюсь, вы не собираетесь поддерживать эту проклятую французскую обезьяну?», имея в виду губернатора, — отец сказал: «Я знавал англичан, которые были не лучше».

35

…слепой настройщик с Мартиники… — Мартиника — остров в Карибском море, некогда названный Колумбом самым очаровательным краем в мире. Другое название Мартиники — Madinina (остров цветов). Это второе по величине государство в бывшей французской Вест-индийской империи. На территории, занимающей 1100 кв. км, возвышается несколько горных вершин, самая впечатляющая — вулкан Монпеле: его извержение в 1902 г. разрушило главный город Мартиники — Сен-Пьер. Коренные жители Мартиники говорят на креольском языке — смеси французского и карибского. Несмотря на очень сильные французские традиции и связи с Францией, Мартиника — полноценная часть Кариб с их красочными горами, непроходимыми тропическими джунглями, огромными пляжами и пришедшими из Африки обычаями. В романе эта маленькая подробность про музыканта с Мартиники еще раз подчеркивает важную особенность характера Анны: та не спешит верить на слово, предпочитая сравнивать чужие мнения с собственными наблюдениями и детскими впечатлениями.

Так, героиня с детства была знакома с французскими нравами и стилем поведения французов. Встретившись с акушеркой, — якобы швейцаркой, — она усомнилась в ее национальной принадлежности: слишком не похожа была та на француженку.

Когда я взглянула на часы, они показывали четверть шестого. Значит, я просидела не двигаясь уже два часа. Я подумала: «Надо встать». А потом пошла на почту и послала Уолтеру телеграмму:

«Мне необходимо увидеться с тобой сегодня вечером пожалуйста Анна».

Потом я вернулась домой. Руки все время мерзли, и я терла их одну о другую.

Я думала:

«Он не ответит, и мне это все равно, потому что мне больше ничего не хочется. Но в половине восьмого миссис Доуз принесла от него телеграмму: «Встретимся сегодня вечером в Центральном Отеле на Мэрилебон-роуд в 9.30 Уолтер».

9

Я одевалась очень тщательно. Я ни о чем другом не думала. Я надела черное бархатное платье и чуть сильнее, чем обычно, накрасила губы. Когда я взглянула в зеркало, то подумала: «Он не посмеет, не посмеет». В горле стоял комок Я старалась проглотить его, но никак не удавалось.

За окном лил дождь. Миссис Доуз спустилась вниз.

— Вы промокнете, — сказала она, — я пошлю Уилли к метро за такси.

— Спасибо, — сказала я.

В холле стоял стул, я села и стала ждать.

Уилли не было довольно долго, и миссис Доуз начала бормотать себе под нос: «Бедный мальчик должен мокнуть под дождем. Некоторые люди доставляют кучу проблем».

Я сидела на стуле. Постепенно меня охватывал озноб, как при лихорадке. Я подумала: «Когда начинается лихорадка, ноги — как в огне, а руки холодные как лед».

Наконец появилось такси. Дома по сторонам улицы сначала были маленькие и темные, а потом большие и темные, но и те, и другие — совершенно одинаковые. И я поняла, что всю жизнь знала, что что-то такое случится, и все время этого боялась, все время. Это страх, постоянный страх перед всем и вся. Но теперь страх вырос и стал огромным; он наполнил меня и наполнил весь мир.

Я думала:

«Нужно было дать Уилли шиллинг. Мисс Доуз наверняка рассердилась, потому что я не дала ему шиллинг. А я просто не подумала об этом. Завтра надо бы его найти и дать ему монету».

Такси свернуло на Мерилебон-роуд, и я вспомнила, что однажды снимала квартиру на этой улице. Мне приходилось подниматься по трем лестничным пролетам, а потом входить в маленькую комнату, в которой пахло плесенью. Комната пахла плесенью, а в окне, которое не открывалось, видны были деревья с темной пыльной кроной.

Такси остановилось, я расплатилась с шофером и вошла в гостиницу.

Он ждал меня.

Я улыбнулась и сказала:

— Привет.

У него был очень строгий важный вид, но когда я улыбнулась, видимо, он почувствовал облегчение.

Мы сели в углу зала. Я сказала:

— Мне только кофе.

Я представила, как говорю очень спокойно: «Дело в том, что ты не понимаешь. Ты думаешь, что я чего-то требую. Мне просто нужно иногда видеть тебя, иначе я умру. Сейчас я просто умираю. Но ведь я еще совсем молодая, мне рано умирать».

…Свечи плачут восковыми слезами, и запах ладана, и мне нужно на похороны в белом платье и белых перчатках, и венок на голове, и букет в руках, от него промокли перчатки — и все говорят, совсем ведь еще молодая…

Я сказала:

— Я получила письмо от Винсента.

— Да, я знаю, что он тебе писал, — сказал он, наклонив голову.

— Ты просил его об этом?

— Да, я просил его написать тебе.

Он все время старался не смотреть на меня, но потом, сделав над собой усилие, взглянул прямо мне в лицо и начал что-то объяснять. Я понимала, что ему очень неловко, что он даже ненавидит меня, это было так странно. И сидеть здесь с ним и разговаривать, и знать, что он меня ненавидит. Я сказала:

— Понятно. Послушай, ты можешь кое-что для меня сделать?

— Конечно, — сказал он, — что угодно. Все, что ты скажешь.

Я сказала:

— Тогда закажи такси и поедем к тебе. Пожалуйста. Мне надо поговорить с тобой, а здесь я не могу.

Я подумала: «Я буду цепляться за твои колени, но заставлю тебя понять, и тогда ты не посмеешь, ты не посмеешь…»

Он сказал:

— Зачем ты просишь меня именно о том, что я не могу сделать? Это единственное, чего я не могу для тебя сделать.

Я не ответила. Я думала: «Ты ничего обо мне не знаешь. Но теперь мне все равно». И мне было все равно.

Это было как будто тебя отпустили, и ты падаешь в воду и видишь усмешку на своем лице под толщей воды, а лицо твое — как маска, и пузырьки поднимаются вверх, как будто ты пытаешься что-то сказать. Но откуда ты знаешь, как разговаривают под водой, если ты утонула? «Я встречал много англичан, которые тоже были не лучше обезьян», — сказал он…

Уолтер все говорил:

— Я очень о тебе беспокоюсь. Я хочу, чтобы ты встретилась с Винсентом, он все устроил. Мы с ним уже обо всем договорились.