Путешествие вокруг стола
Шрифт:
Бумба-Бумбелявичюс не был ученым человеком, однако у него были врожденное чутье и дар красноречия. Его рассуждения о поражении крикдемов, о приходе к власти социалистов, о назначении нового министра волновали чиновников и выводили их из равновесия.
– Так, значит, – сжимая худые белые руки, говорил Пискорскис, – министр… уже не министр!.. Значит, господин директор – не директор?… Я – не я?
– Директор – не директор?… – взъярился Спиритавичюс. – Ну, это мы еще посмотрим! Цыплят по осени считают!.. Правильно, господин Уткин?
– Некогда смотреть, господин директор, –
Бумба-Бумбелявичюс, заложив руки за спину и погрузившись в тяжелое раздумье, мерил шагами канцелярию. Он был сейчас хозяином положения, и чиновники ловили каждое его слово.
– Господа. Я на собственной шкуре испытал: кратчайший путь к победе – наступление. Нельзя ждать, пока нападут на тебя.
Тишина стояла такая, что стук пишущей машинки можно было принять за треск пулемета. Пискорскис глядел в окно на двух подпрыгивающих на веточке пташек и втайне завидовал их свободе и счастью. Пищикас, вытянув перед собой ноги, разглядывал их самым внимательным образом, еще и еще раз обдумывая непреложный закон естества: любая часть человеческого тела гибка и способна двигаться в самых разнообразных направлениях. Уткин, сгорбившись за столом, на чистой стороне протокольного бланка рисовал огромную жабу с лицом Бумбелявичюса.
– Первая наша задача, – продолжал после долгого размышления Бумба-Бумбелявичюс. – принести поздравления новому министру, изъявить ему свою полную преданность и заверить, что мы находимся в его власти, – а дальше все пойдет как по маслу.
Все уставились на Бумбелявичюса. Он предложил такой дерзкий и одновременно вполне осуществимый ход, что чиновники сразу воспрянули духом. Каждый пришел к глубокому выводу: надо жить! А раз надо жить, надо уживаться!
– Сатана!.. – прошипел Спиритавичюс.
– Кто сатана? – зло переспросил Бумба-Бумбелявичюс.
– Я всегда говорил, что господин Бумбелявичюс чертово отродье. Хе-хе-хе!.. – ласково улыбнулся Спиритавичюс.
Бумба-Бумбелявичюс торжествовал. Его смелость и дальновидность повергли всех в изумление. Высокие сапоги, которые он переставлял по полу канцелярии, блестели в лучах жаркого майского солнца. Пышные, защитного цвета, галифе и голубоватый пиджачок придавали ему облик деятельного и трезво мыслящего человека. Он не гонялся за модой, как Пищикас; Бумбелявичюс, по его собственным словам, всегда докапывался до сути жизни, а не болтался на ее поверхности.
– А что, – пойдем да и выразим свои сердечные симпатии новому правительству…
– Симпатии социалистам? – как змеи вздулись две жилы на лбу Спиритавичюса. – Нет, господа!.. В моем доме еще пребывает господь! Против семьи не пойду!
Бумба-Бумбелявичюс изучающе глянул на Спиритавичюса, хотел промолчать, но не вытерпел и сказал:
– О семейных делах, господин директор, поговорим в другой раз. Теперь не время. А поздравить и выразить доверие придется. О-бя-за-тель-но!..
– Так оно и есть, господин директор, – вынырнул из-за спины Бумбелявичюса Пискорскис. – Неприятное это слово «фью»…
– Черт подери, – заерзал на стуле Уткин, – приходит первое число, получать жалованье… а тебе фью!..
– Придется выкупать вексель, – вставил Пищикас, – а в кармане фью.
– Ах, страшное это слово «фью»…
– Вот господин директор говорил о семье, – напирал Бумба-Бумбелявичюс. – Да, вы – почтенный глава семьи, любите своих домочадцев, а семья немаленькая, нужно позаботиться о ее будущем. Правда, у вас есть дом. Ладно. А кто вам мешает, позволительно будет спросить, второй построить?… Для сына… для дочери?… Следовало бы и об этом подумать. Передвинут еще на несколько классов вниз, что тогда делать? Вспомните, господин директор, что ваша семья…
– Довольно, довольно! – схватился за голову Спиритавичюс. – Делайте со мной, что хотите, валите все на мою бедную голову, волоките чертову шкуру, пишите и вывешивайте хоть на воротах ада. Аугустинас! Воды!!!
– Все готово, господин директор! Прошу господа, – сказал Пискорскис, извлекая из ящика стола большой лист бумаги, на котором среди разноцветных орнаментов был каллиграфически выписан следующий текст:
«Его превосходительству господину министру финансов.
Имеем честь поздравить ваше превосходительство от имени чиновников балансовой инспекции и выразить полную преданность демократии. Сегодня у нас большой праздник. Для культурного человека нет ничего дороже свободы совести. Темные силы чернорясников долгие годы сковывали наш порыв в неведомые дали. Вон торгашей из церкви! Да здравствует свобода и братство!
Да здравствует гражданский брак!
Чему быть – того не миновать, а литовцу не пропадать!
Все равно, освободим порабощенный Вильнюс!
Валио!!!
Чиновники балансовой инспекции».
Бумба-Бумбелявичюс просиял, распростер руки, обнял Пискорскиса, прижался головой к его груди и, похлопывая его ладонью по спине, сказал:
– Молодец, господин Пискорскис… С таким товарищем в огне не сгоришь и в воде не утонешь. Спасибо тебе, спасибо!..
Пышный приветственный адрес пошел по рукам чиновников. Все почувствовали облегчение.
– Подпишемся, господа? – осведомился Бумба-Бумбелявичюс.
– Что-о-о?! – протянул Спиритавичюс. – Подписа-а-аться?!
– А как же, господин директор?…
– У тебя на плечах голова, господин Бумбелявичюс, или пустой горшок? Ты знаешь, что такое моя подпись?! Моя подпись – святыня. Моя подпись – мой враг. Я ничтожество перед своей подписью! Если я скажу: «Вон! Чтоб твоей ноги не было в моем кабинете», клиент поморщится, выругается, но в конце концов уйдет. И шабаш. Ему неплохо, и мне хорошо. А попробуй я подписаться под этими словами! Ты понимаешь, что было бы тогда?!
– Совершенно справедливо, господин директор, – подскочил Уткин. – Что такое вексель без подписи – клочок бумажки! А поставь свою подпись – петля на шее!