Путешествие юного домового
Шрифт:
Физиономия вагонника залоснилось масляным блином, и он с довольным видом протянул Углёнку свой термос с привязанной к горлышку крышкой, профессионально вытряхнув из него старую заварку в пакетик с мусором, умудрившись не проронить ни единой чаинки, и начал предварительный инструктаж:
– Дядька Кишь-Мишь дверь открывай, тебя выпускай. Ты вверх, на подоконник, потом за Титан. Осмотрись, оглянись. Нет никого – термос под кран подставляй, воду открывай шибко-шибко! Быстро вода побежал – быстро термос наполнил, медленно побежал – ждать долго опасно! Вода набрал, крышка закрыл, по верёвочке вниз спустил. Я взял, ты слез – сидим чай с халва пьём, разговоры разговариваем.
Углёнок кивнул в знак того, что понял эту бесхитростную
– Быстро-быстро пошёл, людей нет! Вай, есть люди, конечно, есть, куда без них! Только их не видно!
Он придал рукой ускорение домовёнку и захлопнул за ним дверь. Углёнок вылетел из Кишь-Мишиного закутка и замер на несколько мгновений, пока его глаза не привыкли к освещённому солнцем вагону после полумрака. Он быстро сориентировался и кузнечиком вскочил на неширокую площадку под окном, придерживая притороченный к спине неудобный громоздкий термос. С площадки он намеревался, действуя согласно плану, допрыгнуть до необъятного Титана, как тут дверь купе напротив отъехала в сторону, и в узкий коридор выплыло, заполняя собой весь дверной проём, массивное тело в юбочном костюме с погонами и при галстуке. Углёнок даже замешкался при виде этой тёти, не забыв открыть, как полагается в подобных ситуациях, рот, в полнейшем изумлении глядя на Покатунью человеческих размеров. Пока проводница наполняла свой стакан кипятком, без зазрения совести пользуясь Кишь-Мишиным Титаном, до домового медленно дошло, что это не Покатунья выросла ввысь и вширь, а это особая порода вагонных тёток, которые похожи, как две капли воды на себе подобных, но в иных масштабах. Вода перестала наполнять гранёный стакан в красивом подстаканнике, и оттуда пошёл пар, а Углёнок чуть не подавился слюной от предвкушения того момента, когда он будет снова прихлёбывать чаёк, но теперь уже в прикуску с изюмом, которого у Кишь-Миша целый мешок.
Однако в этот момент поезд заметно тряхнуло, и он стал замедлять своё движение. Из купе вышла вторая проводница, невысокая и поджарая, средних лет по человеческим меркам, а по меркам домовых – сущий младенец. Углёнок был старше её как минимум втрое. Проводница обратилась к Покатунье-два:
– Пять минут стоим. Может, на минуту отход задержат. Всё же на этой станции много народу выходит. Да и зайдёт никак не меньше.
Договаривая фразу, она уже шествовала к выходу из вагона, а толстуха заперлась в служебном купе. Лишь только тогда домовёнок решился подобраться к крану с кипятком и подставить термос. Воровато озираясь по сторонам, открыл флажок и наполнил термос до краёв. Аккуратно завинтив крышку, свесил голову вниз и встретился взглядом с Кишь-Мишем, выглядывающим в нетерпении из приоткрытой дверцы. Вагонник оживлённо начал жестикулировать, страшно вращая глазами, пытаясь тем самым передать как можно больше очень важной информации за наименьший промежуток времени, справедливо опасаясь, что начни он говорить, Углёнок его вообще не поймёт, а тут хоть какая-то надежда. Углёнок, не умудрённый до сих пор житейским опытом, понял его по-своему и прокричал в ответ:
– Да иду я, дядька Кишь-Мишь! Имей немного терпения! И принимай уже свой кипяток!
Домовой вывалил привязанный к тонкой бечеве термос за край и, проворно перебирая ручками, опустил термос прямиком к Кишь-Мишевой каморке. Поезд в это же самое время окончательно замедлил движение, почти остановившись, но напоследок так тряхнул вагоны, что Углёнка, потерявшего равновесие и ударившегося спиной о горячий Титан, понесло вперёд, и он свалился вниз по наклонной дуге. А пока летел, успел рассмотреть расстроенную физиономию вагонного, кричавшему вслед:
– Ты куда-а-а!?
Потом пришло понимание смысла отчаянной жестикуляции Кишь-Миша. За этим последовал удар об пол, и сквозь затуманенное сознание пробилась мысль, что ноги многочисленных пассажиров, спешивших к выходу, не оставят от него мокрого места. Сосредоточив всю свою силу воли, он на последнем дыхании, угасая разумом, отполз вдоль длинного сиденья в безопасное место к батарее и там отключился.
Пришёл в себя домовёнок от невыносимого кисловатого запаха, стойко окутавшего всё окружающее пространство. Оглядевшись и осознав в полной мере, в какую передрягу он попал, Углёнок прошептал с горькой иронией:
– Сходил за кипяточком, называется.
Настала пора оглядеться вокруг. Ничего примечательного, кроме двух полиэтиленовых мешков со снедью и пары небольших сумок, Углёнок не увидел. Не увидел он и Кишь-Миша, озабоченно семенившего по вагону и заглядывающего во все щели, потому что домовёнку вдруг взбрело в голову залезть в одну из сумок и там, спрятавшись, прийти в себя и решить, как добираться до каморки под Титаном.
"Чего уж врать самому себе, – думал Углёнок, – ситуация напряжённая, обстановка незнакомая. Подумать надо. Хотя вообще-то боязно вылезать в коридор".
К этому поступку его так же не в малой степени принудил царящий вокруг уже упомянутый выше невыносимый запах, источником которого являлись три пары несвежих носков, торчащих из резиновых шлёпанцев, что принадлежали обладателям старых спортивных трико, изо всех сил пытавшихся флиртовать заплетающимися языками с четвёртой пассажиркой, в отчаянном темпе собиравшей сумки, явно спеша на выход. Углёнок дожевал случайно попавшуюся под руку печеньку из раскрытого в сумке пакета и тоже засобирался уходить восвояси.
"Чего только не бывает с испугу, – уже откровенно смеялся он над своим нелепым страхом, облизывая с пальцев шоколадный крем. – Увидеть меня всё равно никто не сможет, а до Кишь-Миша добраться – раз плюнуть. Это первые с краю места в вагоне, до каморки рукой подать".
На этой оптимистической мысли он было начал вылезать наружу, но решив порадовать попутчика вкусными печеньками, нырнул назад. Мол, и чаю принёс, и печенек к чаю добыл. Вот тебе и почёт, вот тебе и уважение! А то всё для него, а он даже спасибо сказать толком не может. Нельзя пропускать такой удобный случай, чтобы отблагодарить за добро. И он начал набивать свой заплечный мешочек вкусной снедью, благо место в нём ещё было. Шестым чувством ощутив недоброе, когда поезд окончательно остановился, домовой метнулся было к выходу из сумки, но его опередила ухоженная дамская рука, очень быстро застегнув молнию, и Углёнок закачался в ней, выносимый прочь из вагона на никому неизвестной станции.
– Попили чай с печенюшками, – глядя снизу вверх на закрытый выход к свободе, устало подумал домовёнок. Если бы ему было знакомо слово "сарказм", то он непременно определил бы свою фразу как полную этого самого сарказма. Но он не был настолько эрудирован, поэтому лишь горько улыбнулся своей нелепой участи и уселся прямо в пакет, полный сладкой выпечки и карамелек в красивых обёртках.
Его несли недолго. Хозяйка сумки сделала несколько шагов, и Углёнок почувствовал, что сумку поставили на пол. Он попытался раздвинуть края сумки, и молния поддалась, слегка разъехавшись в стороны ровно на столько, чтобы Углёнок сумел выглянуть наружу одним глазком. Тут он и увидел пухлого вагонника, маячившего в окне за шторкой и озиравшего своими раскосыми глазами выходящих пассажиров. Кишь-Мишь делал это то ли от безвыходности положения, в которое угодил благодаря самонадеянности Углёнка, то ли профессионально чуял попутчика где-то поблизости. В любом случае ему не хотелось держать ответ перед Незабудкой, тем более что и ответить Кишь-Мишу было бы нечего.