Путешествие
Шрифт:
— Прелестно, не правда ли? — чей-то нежный голос колокольчиком вплелся в серебряные струи дождя. Это была мадам Плонк, певица, которая каждое утро пела им колыбельную песню.
Мадам Плонк была белой совой, и Сорен даже зажмурился от восторга, когда она вплыла в серебряный дождь. Из снежно-белой певица вдруг стала разноцветной, окрасившись во все цвета радуги. Все краски небесного моста горели на белоснежной бахромке ее крыльев.
В эту минуту Сорену было ужасно жаль, что в Великом Древе нет отдельного клюва, где совята учились бы пению и игре на
Несколько минут они летали, вплетаясь в струи дождя и оттенки радуги. А потом мадам Плонк сказала:
— Мне пора лететь, милый. Время подъема. Пора петь вечернюю песню. Вот уже и змеи поползли к арфе. Я не могу опаздывать. Но мне очень понравилось летать вместе с тобой. Мы непременно полетаем еще. Или просто как-нибудь заходи ко мне на чашечку чая из ягод молочника.
Сорен сильно сомневался в том, что когда-нибудь осмелится заглянуть к мадам Плонк на «чашечку чая». Да у него не хватит смелости заговорить с этой красивой и утонченной совой! Летать — это одно дело, а сидеть и беседовать — совсем другое.
Сорен увидел, как множество слепых розовых змей выползают из своих щелей и спешат в дупло, где стояла арфа. Вскоре Великое Древо Га'Хуула проснется под неземные звуки вечерней песни. А потом наступят сумерки.
ГЛАВА XIII
Книги
— А теперь, птенцы, мы с вами будем исследовать чудесную корневую систему нашего обожаемого Древа. Покажите мне корни, которые вырываются из земли, — говорила преподавательница гахуулогии, скучная старая пещерная сова.
— Вот здесь!
— Прекрасно, прекрасно, Отулисса. Великолепный пример.
— Вот здесь! — передразнила Отулиссу Гильфи. — Фу, какой противный голос!
— Продолжаем. Если кто-нибудь найдет на земле погадку или отрыгнет свою, я продемонстрирую вам правильный способ закапывания. Правильно закопанная погадка питает наше Древо, — продолжала наставница.
— Вот, я уже нашла! — выскочила вперед Отулисса.
— Это предмет самый скучный, — гукнул Сорен. Они весь вечер торчали под Великим Древом, и конца-края этому не было видно.
— А по-моему, очень интересно, — возразил Копуша. Он сам был пещерной совой, поэтому обожал копаться в земле.
— Просто не знаю, что я буду делать, если меня определят в клюв гахуулогии! — процедил Сумрак.
— Тебя? Да никогда в жизни! — фыркнул Сорен, хотя в глубине души сам боялся этого.
Вообще-то знания о Древе были полезны. Преподавательница без устали вдалбливала эту истину в головы совят. Вот и сейчас она монотонно говорила:
— Великое Древо Га'Хуула растет и цветет на протяжении тысячелетий благодаря тому, что поколения сов заботливо возделывают маленький клочок суши, дарованный нам Великим Глауксом…
Заскучавший Сумрак молча задвигал клювом, передразнивая речь наставницы.
— Как грубо! — шикнула на него Отулисса.
— Сейчас как срыгну! — рявкнул Сумрак.
— Что я слышу? Кто-то хочет отрыгнуть? Вот умничка, Сумрак! Иди сюда, дорогой. Поднеси свой скромный дар нашему Великому Древу Га'Хуула.
Уроки закончились перед первой тьмой. К счастью, у совят еще осталось время запорхнуть в библиотеку. Для Сорена с Гильфи это было любимым местом во всем Древе. Они питали особую слабость к библиотекам и читали намного больше того, что им задавали.
В Академии Сант-Эголиус вход в библиотеку был строго-настрого запрещен для всех, кроме Виззг с Ищейке. Только они во всей Академии умели читать, а в Великом Древе Га'Хуула каждый совенок знал грамоту, и читали здесь постоянно.
Но у Гильфи с Сореном была еще одна причина любить библиотеки. Именно из книгохранилища они когда-то впервые поднялись в небо и вырвались на волю. С тех пор библиотека означала для них свободу.
Порой Сорен думал, что библиотека — это что-то вроде Тамо для слепых змей. Как небо неимоверно далеко от них, так и мир неведомого далек от обыденной жизни. Только научившись читать, Сорен с Гильфи начали видеть далекие очертания этого чудесного мира.
Единственное, что портило радость от посещения библиотеки, так это старый Эзилриб. Он постоянно торчал там и выглядел ничуть не менее жутко, чем в тот раз, когда Сорен впервые увидел его в Совином парламенте, когда старик так и впился в него своим косящим глазом.
Эзилриб разговаривал редко, но когда открывал клюв, оттуда доносилось низкое, ворчливое уханье. Еще он обожал гусениц, но поскольку стояла зима, довольствовался их личинками в сушеном виде. Он высыпал их на свой стол кучкой и ел одну за другой.
Молчание старика нервировало Сорена с Гильфи гораздо сильнее его слов. Казалось, Эзилриб, не отрываясь от своих книг, пристально наблюдает за всем окружающим. Каждый раз, когда негромко ворчал, совятам казалось, будто старик на что-то рассержен.
Но страшнее всего была его лапа с тремя когтями вместо четырех. Сорен с Гильфи прекрасно знали, что невежливо разглядывать чужие недостатки, но все равно не могли оторвать от нее глаз.
Когда однажды Сорен по секрету признался Гильфи, что ничего не может с собой поделать, подруга рассказала ему, как как-то чуть было не умерла со страху из-за этого когтя.
— Помнишь, как Матрона накрыла для нас чай и попросила меня отнести чашечку Эзилрибу? Она еще велела спросить его, не хочет ли он к чаю чего-нибудь еще? Ну вот, тогда я больше всего боялась, что со страху ляпну что-то вроде: «Эзилриб, Матрона спрашивает, не хотите ли вы чаю с вашим четвертым когтем?»
Сорен рассмеялся, хотя прекрасно понял, каково тогда было Гильфи.
Однако соблазны библиотеки заставляли совят пересиливать свой страх. Продолжая ходить туда, друзья вскоре худо-бедно научились не только не обращать внимания на ворчливое уханье Эзилриба, но и, по возможности, не глазеть на изуродованную лапу старика и избегать его пронзительного янтарного взгляда.