Путешествия с тетушкой. Стамбульский экспресс

Грин Грэм

— Непонятно, красивая страна — и такая скучища, — задумчиво сказала Тули.

— Почему скучища?

— Травку они тут не курят. Не балдеют и никогда не будут. Хотите еще сигарету?

— Благодарю. Они очень мягкие. И приятные на вкус. От них совсем не дерет горло.

— Здорово вы о них говорите. Они и правда обалденные.

Я чувствовал себя гораздо бодрее, чем обычно чувствую в этот час утра. Общество Тули было для меня открытием. Я был рад, что тетушка спит и мы можем познакомиться. Мне все время хотелось защитить ее

от чего-то. Недурно было бы иметь дочь, но я как-то никогда не мог представить себе мисс Кин в роли матери. Мать не должна сама нуждаться в защите.

— Этот ваш друг в Париже, видимо, хорошо разбирается в сигаретах.

— Колоссально. В смысле — он по-настоящему кайфовый.

— Он француз?

— Нет. Он из черной-пречерной Африки.

— Негр?

— Мы их так не называем, — сказала она с укором. — Мы называем их цветными или черными. Как им больше нравится.

У меня неожиданно мелькнуло подозрение.

— Его случайно не Вордсворт зовут?

— Мне он известен как Зак.

— Это он. А не вас ли он провожал на вокзале?

— Ну конечно, меня. Кого же еще? Я не ожидала, что он придет, но он стоял у входа, пришел попрощаться. Я купила ему перронный билет, но мне кажется, он чего-то опасался. Дальше не пошел.

— Он знает и мою тетушку тоже, — сказал я. Мне не хотелось ей говорить, для чего ему понадобился билет.

— Колоссально! Какое невероятное совпадение, будто в романе у Томаса Харди.

— Я вижу, вы хорошо знаете художественную литературу.

— Я специализируюсь по английской литературе. Отец хотел, чтобы я изучала социологию и потом какое-то время поработала в «Корпусе мира». Но тут наши взгляды разошлись, да и по другим вопросам тоже.

— Чем занимается ваш отец?

— Я уже говорила вам — он на очень секретной службе в ЦРУ.

— Это должно быть интересно.

— Он ужасно много путешествует. Я только раз его видела с прошлой осени, с тех пор как мать с ним развелась. Я всегда говорила ему, что он видит мир по горизонтали, в смысле — поверхностно, а мне хочется увидеть мир по вертикали.

— То есть в глубину, — сказал я, гордый тем, что уловил ее мысль.

— Это очень помогает, — сказала она, указывая на сигарету. — Я уже слегка забалдела, к тому же вы так здорово говорите. Просто колоссально. У меня такое чувство, будто я встречала вас где-то в курсе английской литературы. Как персонаж. Диккенса мы штудировали в глубину.

— По вертикали, — сказал я, и мы оба рассмеялись.

— Как вас зовут?

— Генри.

Она снова засмеялась, и я за ней, хотя толком не знал почему.

— А почему не Гарри?

— Гарри — это уменьшительное. При крещении ведь человека не назовут Гарри. Такого святого не было.

— Так по церковному канону полагается?

— Думаю, что да.

— Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего парня, ему при крещении дали имя Нукасбей.

— Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении.

— Вы католик?

— Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в этом уверен.

— Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди. Но потом, когда убили обоих… Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик?

— Этот вопрос никогда не приходил мне в голову… Думаю… В общем, я точно не знаю.

Я поймал себя на том, что говорю такими же бессвязными, отрывистыми фразами, что и она.

— Может быть, мы закроем дверь и откроем окно? В какой мы сейчас стране?

— Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю.

— Тогда быстро откройте окно, — приказала она.

Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени я уже докурил сигарету. Она выбросила свой окурок, а затем опорожнила пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта.

— Что мы курили? — спросил я.

— Травку, естественно, а что?

— Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю швейцарских законов и итальянских, но…

— Меня не отправят. Я несовершеннолетняя.

— Ну а если меня?

— А вы можете сослаться на то, что делали это в неведении, — сказала она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь и в купе вошли представители итальянской полиции.

— Ваши паспорта, — потребовали они. Но они даже не успели их раскрыть, так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу. Я надеялся, что вместе со шляпой ветер унес в коридор и запах конопли. Вслед за полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне тактично, хотя один из них вдруг потянул носом воздух. Но все обошлось, и через несколько минут они уже стояли на перроне. Я прочел название станции: Домодоссола.

— Мы в Италии, — сказал я.

— Тогда возьмите еще одну.

— Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что это… Бога ради, уничтожьте все до вечера. Югославия — коммунистическая страна, и они без колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю.

— Меня всегда учили, что югославы — хорошие коммунисты. Мы продаем им стратегические материалы, правда ведь?

— Но не наркотики.

— Вот видите, снова ирония. А я думала… Я хотела поделиться с вами своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны?

— Вы только что сказали, что ирония — ценное литературное качество.

— Но вы ведь не в романе, — сказала она и расплакалась.

За окном мелькала Италия. Это, наверное, анаша вызвала безудержный смех и теперь была причиной слез. Мне тоже стало не по себе. Я закрыл окно и смотрел сквозь стекло на горную деревушку, охристо-желтую, словно вылепленную из дождевой влаги и земли; у самой линии появилась фабрика, жилые дома из красного кирпича, потом городская шоссейная дорога, автострада, реклама кондитерской фирмы «Перуджина» и сеть проводов — символ бездымного века.