Путешествия в Мустанг и Бутан
Шрифт:
Какое-то время лама жил в маленькой столице Сиккима. Королева страны, урождённая Хоуп Кук, американка, привлекла к своему двору множество иностранцев. Мой хозяин заметил, что они приезжали даже с детьми, которых возили в корзине на четырёх колёсах. Что, осведомился он, европейцы считают, что младенцы вырастают в колясках более здоровыми?
Лама знал также несколько английских слов — «спасибо», «мистер» и «слон». Он привёз из Сиккима несколько стёкол, но, к сожалению, они успели разбиться. Кстати, это было первое стекло, которое я видел в Мустанге.
Ноги немного отошли, и лама предложил пройти в алтарную, где хранились книги. Мы спустились во двор и по другой лестнице поднялись в часовню. Вход охраняла оскаленная пасть тигра. Алтарь был изукрашен бронзовыми и деревянными позолоченными фигурами божеств. Рядом на столике лежала толстая кипа книг. Но больше всего меня поразили две маски, подвешенные к центральным колоннам: на лбу у них был нарисован третий глаз.
Лама сказал, что монастырь принадлежит секте каджупаев. Самдрулинг — их единственный монастырь во всей стране. Возникновение секты связано с житием одной монашки, которая поселилась на соседнем холме. Она прославилась своими добродетелями, и после смерти окрестные жители в её честь основали обитель. Молодой лама был шестым по счёту настоятелем.
Пемба и Таши стали по очереди брать книги и подавали их ламе. Тот клал книги им на голову и развязывал шёлковые ленточки, скреплявшие страницы. Как и все тибетские книги, это была стопка узких листов, исписанных мельчайшими буквами с обеих сторон. Читать такую книгу без привычки практически невозможно. Пемба переводил мне только названия, а лама кратко излагал содержание. Перевод с литературного тибетского на разговорный язык — вещь очень трудная. Я поэтому пытался уловить, есть ли в тексте какие-либо упоминания об истории страны. Пемба уже говорил, что где-то существует* книга, излагающая всю историю Мустанга. Я спросил о ней у ламы. Тот ответил уклончиво: да, он знает о такой книге, но у него её нет. Много книг пропало, пока он странствовал за границей.
Десять пыльных томов были просмотрены, прежде чем появилось нечто привлёкшее мой интерес. Это была биография монаха по имени Тенсинг Рипа. На произведении, как обычно, не стояло никакой даты, поэтому с первого взгляда было трудно определить, к какому периоду относится жизнь данного персонажа. Но одно название заставило меня насторожиться — Чачагам. Это одна из древних крепостей, завоёванных Аме Палом; несколько дней назад мы видели её развалины к востоку от Ло-Мантанга, в том самом месте, где Кали-Гандак сливается с притоком, огибающим столицу с севера. Значит, это не легенда…
Первую часть книги, насколько я понял, занимала генеалогия Тенсинга Рипы. Предки этого ламы были кочевники, бродившие по Тибету, пока их не призвал Аме Пал и не доверил управление крепостью Чачагам.
Да, книга обещала быть преинтереснейшей, и я шепнул Пембе, что хотел бы её купить. Пемба заговорщицки подмигнул мне и ответил, что попробует договориться. В этот момент дверь отворилась, и вошли кхампа. Убедившись, что я в самом деле рассматриваю книги, они оставили помещение.
Снаружи солнце начало робко пробиваться сквозь туман. Ветер стих, и я решил воспользоваться этим, чтобы осмотреть главный храм, примыкавший к жилой части монастыря. Он пребывал в плачевном состоянии. Фрески покрыты пятнами от сырости, дерево покороблено, в углу валялся дырявый барабан, кубки для приношений разбиты. Монастырь был беден, а приверженцев секты осталось слишком мало, чтобы поддерживать всё в должном порядке.
Когда мы собрались уходить, солнце начало растапливать снег. Мне везло! Пемба одолжил у ламы большой барабан для того, чтобы, как он сказал, достойно отметить следующую церемонию «невне». Прижимая инструмент к груди, он распрощался с ламой, и мы вышли на дорогу.
— Ну, как книга? — спросил я.
— Всё в порядке, — ответил Пемба.
Прекрасно, теперь я смогу штудировать её по вечерам.
Словно в утешение, погода радовала глаз. Суровый пейзаж поражал величественностью. Отсутствие деревьев, да и вообще любой растительности укорачивает расстояние: вон до той горы, кажется, рукой подать, а на самом деле путь отнял бы целый день. На ближней вершине стояла маленькая крепость Лхари-дзонг.
Лишний раз я убедился, что вокруг укреплений не было даже следов древнего жилья или хотя бы полей. Лишь позже я узнал, что крепости строили кочевники: они разбивали шатры вокруг бастионов, а в случае опасности прятались за стенами. Древнейшие форты относятся к X и XI векам. Ими правили вассалы тибетского князя, жившего в дзонге Кар, который затем сам попал в зависимость от мустангских королей.
В пустых залах без крыш Лхари-дзонга властвовал ветер. Мы — Пемба, Таши и я — спрятались под стеной, чтобы немного переждать. Правда, Пемба в отдыхе не нуждался, в нём клокотала энергия, как будто и не было изнурительного утреннего похода, Вытащив барабан из чехла, сшитого из ячьих шкур, он начал распевать тягучую песню лоба. Я не сразу раскусил прелесть этих песен, так непохожих на наши; правда, я быстро полюбил мелодии, которые пели девушки в Ло-Мантанге перед заходом солнца, но мужские голоса казались мне резковатыми и даже фальшивыми. Пемба пел надтреснутым голосом, забираясь высоко-высоко, будто намереваясь издать тирольский «йодль», и резко обрывал звук в конце каждой строчки. В большинстве песен горцев последнее слово выкрикивается для того, чтобы эхо повторило звук.
Когда Пемба исчерпал репертуар, в соревнование вступил Таши, услаждая нас мелодиями своего края.
Потом настал и мой черёд явить своё искусство. Но после жалкой попытки воспроизвести полузабытый куплет мне пришлось просить спутника обучить меня какой-нибудь тибетской песне. И я исполнил её не без успеха. Во всяком случае оба слушателя хохотали до слёз. Тибетский язык — моносиллабический, так что находить рифмы несложно, и я был вполне доволен своими виршами.
Покинув высоты Лхари-дзонга, мы зашагали по каменистым осыпям, распевая во всё горло.
Ло-Мантанг встретил нас, как подобает уютному убежищу. Ветер прекратился разом, едва мы ступили за городские ворота! На главной площади я увидел морщинистого крестьянина, тащившего на плечах огромную шкуру снежного барса — белую в чёрных пятнах; в ней было не меньше трёх метров. Он убил зверя из своего старого гладкоствольного ружья и теперь, набив соломой и сделав чучело, продаст монахам Нового монастыря. Там чучело поместят у входа, дабы оно отпугивало демонов.
Зверь был ещё весь измазан кровью. Лоба никогда не убивают животных и даже насекомых, если только они не угрожают их жизни или их стадам. Снежный барс, как я узнал, напал на стадо коз, пасшихся в горах над Ло-Мантангом, и поплатился за это.
На следующий день мы с Пембой нанесли визит ломантангскому врачу — в столице их жило двое, и оба пользовались большим уважением не только как искусные врачеватели, но и как высокоучёные люди. Они получили образование в Лхасе, изучали старинные тексты, совершенствовались в практике. Быть доктором в стране Ло — значит быть ещё и ботаником, и химиком, и алхимиком, и даже волшебником, хотя магия больше прерогатива духовных лиц, нежели врачей. В Мустанге к заболевшему непременно зовут вначале врача, а затем монаха. Это зависит от того, что диагностировал врач — «бу» (то есть червя) или «ду» (то есть демона).