Путевка в Кижи
Шрифт:
Наступил вечер, а Валентин еще не определился на ночь. Он чувствовал вполне отчетливо, что к Вахтангу больше не пойдет, лучше уж переночевать на вокзале. Но и на вокзале ночевать не слишком хотелось, поэтому Валентин, перебрав в памяти друзей и знакомых, остановился на Тропиных. У них, правда, был маленький сын, но квартира отдельная; единственным неудобством являлось то, что Тропиным необходимо было сказать, из-за чего он у них оказался. Врать им невозможно, такие уж они люди.
Он побежал под дождем к автобусу, втиснулся в него, вызывая общее неудовольствие мокрым своим рюкзаком, и поехал к Тропиным. Телефона у них
Тропины были давними их с Машей друзьями, хотя встречались они семьями не так часто. Сам Тропин работал на заводе инженером. Туда он попал после института, окончив его вместе с Валентином, хотя был старше последнего и успел отслужить в свое время в армии. Жена Тропина Лена была школьной подругой Маши – собственно, Маша их и познакомила, а поженились Тропины скоро и сразу же родили сына. Вообще, у Тропиных в семье все события происходили как-то сами собою, без лишней суеты и разговоров. Казалось, что они живут, безропотно покоряясь обстоятельствам, но никто никогда не слышал от них жалоб, хотя материально жили они не очень легко, и Тропину приходилось прирабатывать. Если бы Валентина спросили, какую семь из ему известных он считает счастливой, то он, вероятнее всего, назвал бы именно Тропиных, однако затруднился бы объяснить, почему он так думает.
Ему открыла Лена с мокрой тряпкой в руках, одетая в домашний халат с передником, который слегка оттопыривался вперед, по чему с первого взгляда можно было определить что Тропины ждут прибавления. Это было неожиданностью для Валентина, поскольку Лену он не видел месяца три, а Тропин, с которым он встречался дней десять назад, ничего об этом ему сказал. Впрочем, это было и неудивительно, ввиду крайней малоразговорчивости Тропина.
Лена сделала удивленно-радостное лицо, но тут же нахмурилась, увидев рюкзак, и спросила без обиняков:
– Ты чего?
И Валентин, путаясь в словах, кое-как объяснил положение вещей. Тут же, в прихожей, он пустился было в длинные объяснения, почему они так решили с Машей, хотя решал, по существу, он – почему им необходимо подождать еще пусть годик, чтобы встать, как говорится, на ноги – и, несмотря на то, что оправдания выглядели как-то жалко и неубедительно, Лена замахала на него тряпкой и успокаивающе заговорила своей скороговоркой:
– Да все понятно! О чем ты говоришь? Куда вам сейчас ребенок? Это значит, Машке институт бросать, и тебе хлопот полон рот! Это дело успеется!
Она говорила так, будто ей самой не пришлось это вынести, когда родился у нее после второго курса сын, будто не они с Тропиным мыкались по всему городу, снимая комнатушки, пока не удалось получить однокомнатную квартиру, в которой им и сейчас-то тесно, а с появлением второго ребенка будет вообще не повернуться. Однако она говорила вполне искренно, без всякой задней мысли, и тем ободрила Валентина, которому очень не хотелось именно перед Тропиными выглядеть расчетливым и рассудочным человеком.
– Как Машка перенесла? – спросила Лена и, услышав ответ, сочувственно охнула, заметив, что лишь бы обошлось без последствий.
Она привела Валентина в кухню, где сидел с мальчиком Тропин, кормя его из ложечки. Тропин кивнул Валентину, словно виделся с ним час назад. Могло показаться, что Тропин недружелюбен и угрюм, но Валентин хорошо его знал, поэтому не обиделся на столь краткое приветствие, ибо по-другому Тропин просто не умел общаться.
Они удивительно были непохожи друг на друга – Лена и ее муж. Из всех слов, произносимых в этой семье, три четверти, а то и больше, приходились на долю жены, а смех и улыбки полностью были за Леной. Она относилась к мужу с юмором, называя не иначе, как по фамилии, а тот сносил ее шутки с непроницаемой стойкостью и даже чуть-чуть ей подыгрывал на людях, не боясь показать свои уязвимые места. Впрочем, истинным главой семьи был все же он, это было понятно с первого взгляда.
Лена, привыкшая выносить все дела на общий суд, тут же рассказала Тропину об этой истории, не давая Валентину вставить слова. Причем из ее рассказа получалось, что Маша с Валентином чуть ли не герои, во всяком случае, умные люди.
– А вот мы с тобой, Тропин, дураки, – смеясь закончила Лена, обнимая Тропина за шею, на что он не среагировал, как и на весь ее рассказ. – Ну, подумай своей извилиной, что мы с ним будем делать, вот с этим?
И она легонько хлопнула себя по животу.
– Куда мы его денем?
– Туда же, – мрачно произнес Тропин.
Лена засмеялась еще громче, взъерошила Тропину волосы и сказала:
– Пеленки сам будешь стирать!
Потом она накормила Валентина жареной картошкой, не переставая болтать о Маше, о школьных их проделках, о прошедшем лете и еще бог знает о чем. После ужина Лена скрылась в ванной, где взялась за стирку. Сынишка был отнесен Тропиным в комнату и там оставлен в своем уголке за игрушками. Возвратившись, Тропин стал мыть посуду, неторопливо, как все, что он делал. Затем он расставил шахматы, и они с Валентином принялись играть. За все это время между ним и Тропиным едва ли были сказаны два слова, но и они не требовались, потому что с Тропиным было легко молчать.
– Тропин, уложи Юрочку! – крикнула из ванной Лена. Тропин тут же встал и, не говоря ни слова, пошел укладывать сына. Валентин взялся за газету и стал ее читать, ожидая Тропина.
Он видел, как Лена выскользнула из ванной и тоже пошла в комнату. Валентин вздохнул, огляделся по сторонам, ему сделалось скучно. Тихо ступая, чтобы не разбудить мальчика, он вышел в маленькую прихожую, где валялся мокрый рюкзак. Дверь в комнату была приоткрыта. Там, в полумраке, Валентин различил Лену, сидящую на диване в распахнутом халатике. Рядом с ней сидел Тропин. Лицо у Тропина было сосредоточенным, а Лена прикрыла глаза и улыбалась. Такой улыбки Валентин никогда не видел у женщин. Ему вдруг стало стыдно, будто он подсмотрел что-то запретное, но он не мог отвести взгляда от Тропина и Лены.
– Слушай… Ну, слышишь? – шептала Лена. – Это ручка…
– Да погоди ты! – ворчал Тропин, положив огромную свою ладонь ей на живот и прислушиваясь к мягким, едва различимым толчкам невидимого маленького существа, находящегося там, внутри, и подающего знаки о своей жизни.
Валентин на цыпочках вернулся в кухню. Он вытер внезапно выступивший на лбу пот, и только тут понял вдруг, что не его страдания были главными во всей этой истории, и даже не Машины муки, а гибель того крохотного, но уже живого комочка, который был уничтожен сегодня утром между девятью и двенадцатью часами утра, вырван и выброшен куда-то в виде кровоточащих кусочков плоти.