Пути-дороги
Шрифт:
– Ну, молчу. Только отстань.
– А вот и не отстану. Может, приглянулся ты мне, чудак такой!
– Мотя зажмурила глаза, подбоченилась и выгнула опаленную солнцем бровь.
– Перестань крутиться-то, вертихвостка, язви тя в корень!
– неожиданно зашумел на нее Кузьмич.
– Ни стыда, ни совести!
Угомонить Мотю было не так-то просто.
– Что, аль завидки взяли, старый? Ишь усы-то накрутил!
– Тьфу ты, сатана!
– ездовой натужно покраснел, отвернулся, плюнул.
– Типун тебе на язык! Кобыла гладкая!..
Мотя подкралась к Кузьмичу
Старик с трудом вырвался и, забыв о своих годах, с молодецкой прытью утек. Вслед ему катился озорной девичий смех.
Позже Кузьмич говорил разведчикам, что такого позорища он еще никогда не испытывал и что при случае непременно высечет кнутом эту толстущую Мотю, а подвернется Докторович - и его, чтоб не присылал такую. Солдаты смеялись, с той поры частенько напоминали Кузьмичу о Моте, уверяя, что она влюблена в него, и спрашивали, как поживают его усы.
5
Перед поиском разведчики целый день спали.
Вечером Забаров разбудил всех и приказал одеваться. На задание отправлялись Забаров, Шахаев, Ванин, Камушкин, Аким, Каримов, Никита Пилюгин и еще четверо молодых разведчиков. Шла с ними и Наташа.
Сейчас лейтенант проверял разведчиков особенно тщательно. Заставлял каждого несколько десятков метров пробежать, прислушиваясь, не гремит ли что; велел захватить фляги с водой, побольше гранат.
Моросил мелкий, не по-весеннему назойливый дождь. За реденькими тучами медленно плыл бледный серпик месяца, в его прозрачно-неровном трепетном свете чуть серебрились мокрые лепестки цветущих черешен. Напоенный влагой воздух был чист и живительно легок. Перестрелка, время от времени вспыхивавшая на переднем крае, казалось, идет где-то совсем близко, метрах в двухстах отсюда.
Разведчики миновали село, прошли КП дивизии, не спеша поднялись на гору, обогнули балку, в которой стояла, видимо временно, батарея Гунько, хитро замаскированная разбитыми румынскими фургонами, и вскоре достигли переднего края. На нем еще не было траншей и окопов полного профиля. Земляные работы были в самом разгаре.
Забаровцы остановились отдохнуть. По соседству с ними сидела группа солдат. Оттуда долетал чей-то негромкий высокий голосок:
– ...Проберитесь, говорит, в деревню Стольничели, влезьте на крышу, поднимите флаг али еще что, а мы заметим - и вперед!.. Вот ведь чего захотел!.. Как же можно так? В деревне - немцы. Мы будем флажком помахивать, а немцы любоваться, так, что ли, говорю, по-вашему?
Послышался сдержанный смешок. Рассказчик, переждав, продолжал:
– ...Нет, говорю ему, так не попляшет. Мы сейчас не на своей земле воюем. Тут тебя не всякий укроет. То, говорю, дорогой товарищ, шаблон, что вы предлагаете. Тут другая стратегия нужна...
Второй голос, басовитый, с хрипотцой, поддержал:
– Что верно, то верно. Там, на родине, кругом свои люди были, мы могли на них надеяться, когда шли в тыл к немцам, а тут поосторожнее надо...
Третий выкладывал как давно выношенное
– По одному шаблону нельзя воевать. Точно!
Потом разговор быстро переметнулся на другую тему:
– Расскажите, товарищ старшина, что за девушку вы на днях с Федченкой задержали?
– Румыночка одна. Хороша собой, прямо скажу. Домой, говорит, пробираюсь, в село Гарманешти.
– Хорошая, говоришь? Гляди, старшина. От такой же вот "хорошей" ефрейтор Качанов - поди, слышал о нем?
– прямо к доктору Кацу угодил. Любовь свою залечивать...
– Нет, эта не такая. А потом - я на этакие дела не падкий. Моя крыша, - он постучал себя по голове, - еще не прохудилась...
Шахаев сразу узнал голос Фетисова.
– Ну и куда же вы ее, Василику эту самую, - так, кажись, ее звали?
– В штаб батальона отправил. Там разберутся. Смолкли. Потом кто-то задумчиво кинул в темноту:
– А природа тут, товарищи, хорошая... Пейзаж - да и только!
– Пейзаж ничего... подходящий, - согласился второй.
– Садов много, слов нет. А люди живут - не дай и не приведи!..
– В домах блохи кишмя кишат. Лохмотья кругом...
– Зато бояре наслаждение в жизни имеют.
– Какие бояре? Их уж кои веки не стало. При Грозном Иване да при Петре Великом, при тех - да, были...
– Это у нас не стало, а тут есть.
– Помещики, должно.
– Их тут боярами величают...
– Почему их до сих пор не столкнут, не свернут им шею?
– Свернут еще. Потерпи маленько.
– К тому дело идет.
Шахаев прислушался.
По старой памяти он решил заглянуть к беспокойному старшине. Еще не видя Фетисова, парторг вновь услышал его голос.
– А ты не так.
– Вот смотри, - кому-то объяснял он в темноте.
– На колено становиться нельзя. Противник может заметить - и нет тебя. Надо уметь окапываться лежа... Дерн мешает?.. А ты его сначала подруби перед собой. Дай-ка мне лопату. Вот так...
– послышался хруст разрубаемых травяных кореньев.
– Возьми-ка лопату. Вот так... Теперь от себя поддевай пласт... Так, так... молодец!.. Воевать, брат, надо с умом. Небось помнишь, как Чапаев говорил: подставлять свою голову всякой глупой пуле мы не имеем права. Так-то, Федченко!.. Письма из дома получаешь?.. Ну, что пишут?.. Спалили?.. Ах, сволочи! Ну, ничего: хату колхоз построит... А с фашистами надо поквитаться, как ты думаешь?.. Правильно, добрячками на войне нельзя быть, Федченко. Врага надо бить со злом. Постой, постой, ты опять приподнялся... Я же тебе показывал, как надо копать лежа. А ну-ка, начнем сначала...
Фетисов скоро умолк, и перед парторгом выросла его небольшая плотная фигура. Шахаева он узнал сразу и, как всегда, обрадовался:
– Ну, ночные духи!.. Опять витаете в пространстве?
– Опять.
– А я вот тут уроки новичкам даю. Учу помаленьку.
– Я слышал. Ну, и каковы успехи? Понимают?
– Еще как! Народ смышленый. Через неделю они у меня станут докторами окопно-траншейных наук.
Фетисов весело и заразительно захохотал. Засмеялся вместе с ним и рядом стоявший солдат.