Пути и лица. О русской литературе XX века
Шрифт:
Песни, о которых шла здесь речь, создавались в 1941-1942 годах, и понятно, что в них с особенной остротой сказалось переживание той трагедии, которая обрушилась на народ, — и, как следствие, чувство ненависти к врагу, пришедшему на нашу землю. И, как видим, даже в это тяжелейшее время песни М.Исаковского были обращены, прежде всего, к лучшему в душе человека, напоминали о тех святых основаниях жизни, за которые надо идти в бой. То же открывалось и в созданных в эти годы стихотворениях, не ставших песнями (т. е. не положенных на музыку, но по самому своему строю и содержанию примыкавших к этому жанру. В стихотворении «Пели две Маруси…» (1941) говорится о двух подругах, поющих песню об улетающих по осени гусях, о том, как прощаются они с родиной («И кричали гуси, / В небе пропадая, / Что всего дороже / Сторона родная…») В дальнейших же строках песня двух подруг сливается с прощальной песней улетающих гусей, а сами они как бы растворяются в просторном и грустном осеннем мире:
И внезапно в небе Гуси прокричали О разлуке тяжкой, О своей печали. Прокричали гуси Над лесной округой, Два пера на память Сбросили подругам. И подруги стали, Головы закинув, Словно две осенних, Две лесных рябины. И запели разом, Стаю провожая, Что всего дороже Сторона родная…Ни слова не сказано здесь о только что грянувшей войне, — но как проникновенно звучат эти как бы простые строки, где любая деталь вырастает до символа, где все образы проникают друг в друга, сливаясь воедино и запечатлевая все то, что должен сохранить, сберечь в своей памяти человек, покидающий родной дом: девичью красу и верность, тишину осеннего мира, прощальный крик улетающих гусей. А все это вместе рождает образ «стороны родной», любовь к которой не декларируется, но чистой, щемящей нотой звучит здесь и в каждой подробности открывающегося мира, и в самой мелодии стиха, полной осенней тишины и грусти.
Эта неизменная — даже в годы жесточайших испытаний — склоненность поэзии к любви и свету, ко всему самому доброму и дорогому в душе человеческой, будучи драгоценным свойством песенного творчества М.Исаковского, объясняется, конечно, не только своеобразием его поэтического дара (хотя и об этом необходимо помнить), но и чистотой того источника, к которому он в данном случае припадал. Одна из коренных черт таланта — да; но и сам жанр песни, обращенной к вековым традициям народного творчества, диктовал здесь свои законы. Ведь мы не вспомним ни одной народной песни, замешанной на ненависти или злобе; все они рождены любовью. Часто слышатся в них ноты горечи и страдания — но и они идут от светлого начала, в них живет тоска по утраченному счастью. В том и сказалась подлинность песенного творчества М.Исаковского, что он, обращаясь к многовековой традиции народного творчества, органично воспринял и выразил в слове не только формы и образы, идущие от этой традиции, но и духовные основания, на которых рождалась и которые несет в себе русская народная песня.
Война продолжалась, приближая победу, и песни Исаковского стали иными. В них в полную силу зазвучали радостные ноты; грусть и суровость, звучавшие прежде в «военных» песнях поэта, отошли в прошлое. Из песен, созданных в последние два года войны, только две — «Песня про “катюшу”» и «Где ж вы, где ж вы, очи карие…» — отдали дань военным сюжетам. Но и здесь все определяло радостное чувство приближающейся победы. Первая из этих песен стала как бы послесловием к знаменитой «Катюше», многочисленные переделки которой — о чем рассказывал сам поэт — распевались на всех фронтах, а героиня песни изображалась в них не только верной подругой ушедшего бойца, но и отважной партизанкой («С автоматом девушка простая»), и медсестрой («Раны Катя крепко перевяжет, / На руках из боя унесет»). «Песня про “катюшу”» стала несколько иным продолжением военного пути «Катюши». «…В канун Нового, 1944 года ко мне в Москву приехали посланцы генерала А.И.Нестеренко, командовавшего крупной гвардейской воинской частью вооруженной “катюшами”, — вспоминал М.Исаковский. – А.И. Нестеренко просил меня, поскольку новое оружие Красной Армии названо по имени моей песни “Катюша”, то, мол, хорошо было бы, если бы я написал новую песню уже о другой “Катюше”. Я выполнил просьбу генерала» [595] . Песня, посвященная грозному оружию, с начала и до конца написана в духе солдатской шутки, она полна юмора, столь присущего таланту поэта:
595
Исаковский М. Собр. соч.: В 5 т. Т. 4. С. 90-91.
В другой же песне 1944 года — «Где ж вы, где ж вы, очи карие…» — военная тема оборачивается радостью побед («Впереди — страна Болгария, / Позади — река Дунай») и чувством верности родной земле. Слышится здесь и перекличка с первой «военной» песней М.Исаковского: если тогда, в песне 1941 года, звучали голоса «смелых ребят», уходящих на заре в поход, а сам стих был сдержанно суров, — то теперь, спустя три года, в радостно летящей мелодии стиха слышны голоса бойцов, сумевших защитить свою землю:
Много верст в походах пройдено По земле и по воде, Но советской нашей родины Не забыли мы нигде.И опять, как и всегда у М. Исаковского, любовь к Родине не декларирована, не обобщена, она обращена к вполне конкретным адресам, дорогим сердцу каждого конкретного солдата: «И под звездами балканскими / Вспоминаем неспроста / Ярославские, рязанские / Да смоленские места». И, как и всегда, образ Родины неотделим от образа любимой «Вспоминаем очи карие, / Тихий говор, звонкий смех… / Хороша страна Болгария, / А Россия лучше всех».
Военные дороги песенной поэзии М. Исаковского завершаются, однако, на иной, трагической ноте. В 1945 году он пишет стихотворение «Враги сожгли родную хату…», сразу ставшее знаменитым и вызвавшее противоречивые отклики критиков. В стихотворении этом, ставшем песней (музыку к нему написал композитор М.Блантер), говорилось о горе солдата, вернувшегося с войны домой и узнавшего о гибели семьи, нашедшего вместо дома – пепелище:
Враги сожгли родную хату, Сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, Кому нести печаль свою?Стихотворение это, поддержанное А.Твардовским, было принято в штыки целым рядом критиков. На него обрушился С.Трегуб в «Комсомольской правде»; А.Бочаров писал о нем: «…Несбывшиеся надежды воина-победителя искажают образ советского человека, замыкающегося в мирок личных утрат и переживаний» [596] . Даже позднее, в статье 1954 года, А.Тарасенков сокрушенно утверждал: «И все же эта песня М.Исаковского, в отличие от большинства его произведений, во многом спорна по своему идейно-художественному решению. Опираясь на свое подлинное знание народной души, поэт мог бы указать герою путь в будущее, путь к труду, творчеству, созиданию. К сожалению, в данном случае М.Исаковский не сумел связать личную судьбу своего героя с судьбой народа. Правдиво изобразив частный случай, поэт не создал типический образ. Пессимистическая тональность песни “Враги сожгли родную хату” пришла в известное противоречие с направлением творческого развития М.Исаковского в целом». И великодушно замечал при этом: «Эта творческая ошибка М.Исаковского единична и не характерна для его поэтической работы» [597] .
596
Бочаров А. Лекции по истории русской советской литературы. В.З. М. 1953. С. 29.
597
Тарасенков А. Статьи о литературе (в двух томах). Т. 2. М., 1958. С. 108-109.
Жизнь давно поставила все на свои места, песня М.Исаковского была принята народом, не читавшим критиков, — стала подлинно народной песней. Стоит в связи с этим задуматься о том, что многие стихотворения М.Исаковского так прочно вошли в народный песенный обиход не только благодаря органичности таланта автора, но и потому, что в этих стихотворениях-песнях живет правда — правда историческая, жизненная, правда характеров. Для самого поэта обращение к трагической теме, поднятой в песне 1945 года, было решением давно продуманным, в горе солдата, в его разрушенных надеждах он видел не «частный случай», а тяжелейшую цену победы. Еще в 1942 г., словно предвидя будущие упреки, он писал об этом в одном из своих писем: «Война – дело сложное. В ней есть все: и радость победы, и печаль о погибших, и много всяческих других вещей. И я совершенно уверен в том, что когда война окончится полным разгромом Гитлера, то наша страна будет петь не только песни победы, но она будет также в песнях оплакивать тех, кто отдал свою жизнь за Родину и пр. Так что и такие песни нужны» [598] . Тема возвращения с фронта не раз возникала в «военной» поэзии М.Исаковского. За год до победы, 22 июня 1944 г. им было написано стихотворение «Возвращение», хорошо известное фронтовикам; в нем воин рассказывает о своей мечте — о радостном возвращении домой, о счастье встречи с родными. Тогда поэт считал нужным писать именно о таком возвращении – чтобы вдохнуть в бойца силы для последней схватки с врагом: «И бьюсь я бесстрашно с врагами — / С фашистскою злобной ордой, / Чтоб мне не с пустыми руками / В тот день возвратиться домой». Теперь же, когда победа стала реальностью, поэт пишет и о другом возвращении, ставшем горестным уделом многих солдат, одолевших врага и выживших на войне — о возвращении к разоренному дому и к могиле жены. Не «частный случай» и не «мирок личных утрат» открывается в стихотворении-песне «Враги сожгли родную хату…» — здесь, при всем лиризме и непосредственности переживания, возникает подлинно эпический образ воина, заплатившего самую страшную цену за спасение родной земли. Фигура воина – «слуги народа», отмеченная вполне узнаваемыми чертами времени, обретает здесь символический смысл, становится вровень с былинными образами. Не случайно в рассказе о горе солдата возникают и образы, соединяющие его с вековой традицией, возвышающие его трагедию до масштабов народной истории:
598
Исаковский М. Письмо В.Г. Захарову от 15 июля 1942 г. // Исаковский Михаил. Письма о литературе. С. 20.
Ведь это тот самый «перекресток двух дорог», на который выходили былинные богатыри, решая свою судьбу: или голову сложить, или коня потерять, или счастливо быть. Это та самая, идущая из древнейших времен, отмеченная устной поэзией народа, сакральная точка, где властвует высшая сила, где соединяются два мира: этот мир и мир иной, где собраны начала и концы человеческих путей (из тех времен идет недоброе пожелание: «иди на все четыре стороны»). В более поздней, христианской традиции, это место роковое, отмеченное злой силой, место, где хоронят найденные трупы, где ставят кресты, часовенки для защиты от нечистого [599] . Солдат, пришедший в поисках могилы жены на это перекрестье — к истоку своего славного и страшного пути — оказывается не просто «в широком поле», но в огромном поле народной истории. Не случайно во многих откликах на стихотворение Исаковского (в частности, у А.Твардовского) звучало слово «тризна» — глубина исторического времени, соединенность с многовековой традицией, открывающаяся за сценой поминания, не могли не ощущаться. Отсюда и «вино с печалью пополам», которое пьет солдат «за упокой», и «трава могильная», и «камень гробовой» – образы-знаки скорби и вечности
599
См. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т. 3. С. 61; Плотникова А.А. Перекресток // Славянская мифология. М., 1995. С. 302-303. См. также: Седакова И.А. Судьба сакральных слов в славянских языках // Славянское языкознание. ХIII Международный съезд славистов. Доклады российской делегации. М., 2003. С. 540-541.