Пути Предназначения
Шрифт:
Гюнтер повёл плечом — движение неуклюжее, ломаное, словно парня сводит судорога боли.
— Да, учитель.
Адепт встал из-за стола, коротко и резко поклонился наставнику, скользнул по нему быстрым взглядом и опустил глаза. Истолковать взгляд Найлиас не смог, но сердце сжалось в тревоге.
— Разрешите выполнять, учитель?
— Да.
Гюнтер ушёл в комнату. Найлиас в сердцах саданул кулаком по стене. Ведь это предательство! Ученик доверялся ему всецело, а Найлиас ударил его прямо по открытой ране. Мальчик
А, провались всё к чёрту! И рыцарство, и орден, и даже Белый Свет.
Сейчас всего важнее Гюнтер.
Найлиас вошёл в комнату. Адепт быстро перебирал пальцами по клавиатуре, набивал текст отчёта. Рыцарь подошёл к ученику, мягко положил руку на плечо. Гюнтер отстранился. Найлиас едва слышно клацнул шипами.
Замаливать грех короткого отступничества, возвращать утраченное доверие придётся долгие месяцы. И если на это хватит оставшегося срока ученичества, то Найлиасу крепко повезло.
— Как отчёт? — спросил Найлиас.
Гюнтер молча развернул экран ноутбука так, чтобы учитель мог прочесть. Найлиас пробежал несколько абзацев и похолодел от страха.
— Ты что делаешь?! — сдавленно выкрикнул он. — Я ведь тебя предупреждал, а ты всю эту избранническую мразь в отчет суёшь!
— Я, как вы и учили, излагаю собственные соображения по представленным материалам, — с ядовитой вежливостью ответил Гюнтер.
— Чтобы написать такой вздор, соображения надо вовсе не иметь!
— Но почему «вздор»? — требовательно спросил Гюнтер. — Конкретных пояснений вы так и не дали.
— У меня их нет, — ответил Найлиас. — Но поверь, мальчик, это плохая история. Очень плохая, я сердцем чувствую!
— Да что ты вообще можешь чувствовать! — вскочил Гюнтер. — Идолище каменное!!! Столб фонарный!!!
Гюнтер пинком отшвырнул стул и выскочил в прихожую. Хлопнула входная дверь.
— Гюнт! — рванулся за ним Найлиас.
Но тот уже успел выбежать во двор.
— Гюнт! — крикнул Найлиас из кухонного окна.
Адепт не оглянулся, убежал прочь.
— Придурок старый, — обругал себя Найлиас. — Чурбан хвостатый! Если с Гюнтером хоть что-то случится… — докончить мысль он не смог, не хватило смелости.
— Доставили Бартоломео Джолли, — искательно сказал патронатор, поклонился предвозвестнику.
— Введите, — равнодушно ответил тот.
Джолли оказался низкорослым, пузатым, обширно лысым и длинноносым, глазёнки маленькие и косоватенькие, а губы несуразно большие и толстые.
«Чтобы с такой внешностью получить придворное звание, — подумал теньм, — пианистом нужно быть не просто хорошим, а виртуозным».
У порога Джолли встал на колени, поклонился
— Поднимись, — велел теньм.
Бывший обитатель Алмазного Города скользнул ладонями к коленям и сел на пятки — выпрямился, в тоже время оставаясь в полупоклоне.
— Опала снята, — сказал теньм. — Высочайшей волей тебе дозволено вернуться в Алмазный Город.
Джолли согнулся в благодарственном поклоне, коснулся лбом прижатых к полу ладоней, но слова произнёс от предписанной Высоким этикетом фразы далёкие неизмеримо:
— Если будет позволено высочайшей волей, я останусь в Гирреане.
Теньм впервые в жизни растерялся.
— Что? — переспросил он.
Джолли повторил.
— Жену и пасынка можете взять с собой, — с досадой ответил теньм. — И даже падчерицу увечную прихватить.
Джолли разогнул спину, посмотрел на предвозвестника прямо и твёрдо.
— Я должен остаться в Гирреане по другой причине. У меня появились ученики, предвозвестник. Я не могу их бросить. Пусть никто из них не станет знаменитым музыкантом, но без моих занятий они быстро прибьются к какой-нибудь уголовной ватажке и превратятся из людей в отребье. Я должен помочь им научиться уважать себя только за достойные дела. Если хотя бы четверть моих учеников вырастут честными людьми, предвозвестник, то мои сын и дочь смогут сказать, что их отец не зря жил на свете.
— Ты предпочтёшь счастью вернуться ко двору возню с отродьем ссыльных и поселенцев? — тоном приговора сказал теньм.
— Я не могу предать тех, кто мне поверил, предвозвестник, — повторил Джолли.
Теньм отвернулся, пряча глаза. Опять возвращались воспоминания Клемента Алондро, властно заполняли душу.
Приходящих учеников у Латера было множество, а домашних всегда только девять: три тройки наурис-беркан-человек. И со своими сотройчанами, и с учениками постарше Клемент подружился легко и быстро — за все три года учёбы не случилось ни одной хоть сколько-нибудь серьёзной ссоры или драки. А не любить Учителя было невозможно, слишком притягательным оказалось его неизменное ласковое спокойствие после ругани и побоев, которые Клемент в изобилии получал от родителей.
Прежняя жизнь быстро позабылась, настолько сильно захватила новая. Почти счастливая, не окажись в ней маленькой, но постоянной горчинки — папой себя называть Латер позволял крайне редко, только если удавалось выполнить на «отлично» очень сложное задание. Да и то лишь наедине, чтобы другие ученики не слышали.
…Кресло в кабинете Латера большое, просторное, даже взрослые могут вдвоём сидеть свободно, не прикасаясь друг к другу, но Клемент теснее прижался к Учителю.
— Папа, — сказал он тихо и повторил уверенней: — Папа.