Пути психологического поиска. Претензии и возможности
Шрифт:
Попутно надо вкратце остановиться на двух существенных моментах:
а) механизмы двойственной антагонистической организации рецептивных полей зрительной системы становятся понятнее, если к ним подходить с позиций первичности восприятия динамики и вторичности восприятия статики;
б) хорошо известно, что зрительные функции у человека возможны лишь в условиях постоянных микродвижений глаз. Зачем же понадобилось природе создание такого «несовершенного» органа, который, для того чтобы видеть, должен все время дрожать? Ответ довольно прост: это произошло потому, что на первых этапах эволюции зрения рецепторы сетчатки приспособились к самой главной базовой функции – выделению движения. Раз возникнув, этот механизм сохранится на всех последующих стадиях развития. Когда же возникла экологическая необходимость выделения неподвижных объектов неподвижным наблюдателем, тогда сформировался
3. Третье уязвимое место современных нейрофизиологических схем зрительного восприятия – их линейное построение, при котором трудно выявить внутреннюю диалектику развития зрительного образа. Это относится к главной гипотезе Хьюбела–Визела и особенно к концепции детекторов признаков, которая в настоящее время критикуется самими физиологами. При таких построениях с однонаправленным движением информации – снизу вверх – нижние этажи иерархии не могут знать, чего хотят верхние, а высшие инстанции не могут управлять низшими, довольствуясь готовыми и весьма случайными фрагментарными сведениями. Нужно сказать, что этим схемам в рамках нейрофизиологии противопоставляются другие, в большей мере согласующиеся с принципами логики и психологии познания.
Таким образом, наиболее разработанные нейрофизиологические концепции зрения пока еще далеки от развернутой интерпретации феноменологии и механизмов зрительного восприятия. Не обеспечивает такой возможности и хорошо известный принцип фильтрации пространственных частот (Зрительное опознание и его нейрофизиологические механизмы, 1975). Этот подход обладает большей гибкостью по сравнению с исходными гипотезами, однако он так же несвободен от элементаризма, как и рассмотренные выше подходы.
Попытаемся изменить позицию на противоположную и оценить достижения психологии восприятия с позиций современной нейрофизиологии.
Попытка найти в современных психологических концепциях (в рамках отечественной науки) результаты критического (или некритического) осмысления новейших нейрофизиологических данных кончается в большинстве случаев отрицательным эффектом. Оказывается, что в позициях многих психологов (иногда и философов) преобладают гельмгольцианские взгляды, сохраняемые в их первозданной чистоте с поразительной заботливостью.
Обратимся к фактам. Вот что писал Г. Гельмгольц (1896) в конце XIX века: «Эта (т.е. эмпирическая – А М.) теория принимает, что наши чувственные ощущения вообще не дают нам ничего, кроме знаков для внешних вещей и событий; истолковывать эти события мы можем только, когда научимся этому опытом и упражнением» (с. 99). И далее: «…мы учимся читать эти знаки таким образом, что сравниваем их с результатами наших движений и с переменами, производимыми нами самими посредством этих движений во внешнем мире» (с. 134).
А вот что пишет В.А. Лекторский в книге, изданной в 1980 г.: «В том случае, когда субъект сталкивается с такими объектами, с которыми он до сих пор не имел дела в своей практике …возникает иллюзия – воспринимается не то, что существует на самом деле» (с. 149–150). Если так, то младенец, вступающий в жизнь, имеет дело исключительно с иллюзиями. По мнению автора настоящей статьи, с такой позицией трудно согласиться. Не говоря уже об огромном фактическом материале, опровергающем старую точку зрения на визуальный мир младенца как хаос и сплошное искажение реальности (Бауэр, 1979; Движения глаз и зрительное восприятие, 1978; Фанц, 1974), трудно принять биологическую и философскую логику приведенной выше фразы. Природа была бы крайне несправедлива к своим творениям, если бы обрекала их на заведомо ложные знания, приобретаемые в самом начале жизненного пути,знания, от которых потом надо полностью отказываться, заменяя их другими. С гносеологической же точки зрения, это означает полную дискредитацию сенсорного уровня познания, что в корне противоречит принципу единства чувственного и рационального. Разумеется, только опыт открывает перед человеком возможности наиболее полного, всестороннего и адекватного познания действительности. Но отсюда вовсе не вытекает, что уровень «чувственного созерцания» препятствует приближению к истине и даже вводит человека в заблуждение. Уместно в этой связи сослаться на теоретико-экспериментальные анализы Б.Г. Ананьева (1977), который неоднократно подчеркивал огромное значение сенсорных данных не только на начальных этапах познавательного процесса, но и в основных видах человеческой деятельности.
Даже последовательные сторонники культурно-исторической концепции психики вынуждены признать, что на доречевой (и, следовательно, допонятийной) стадии развития ребенка формируется важнейший фундаментальный
Обратимся к другому аспекту проблемы зрительного восприятия – вопросу, связанному с понятием «чувственной ткани» и делением зрительного образа на два компонента: проксимальный (т.е. сетчаточный) и дистальный (т.е. отражающий внешний предмет) (Леонтьев, 1975).
Проблема рассогласования между сетчаточным изображением предмета и субъективным образом восприятия была поставлена еще Гельмгольцем (1896). Узловым пунктом этой проблемы является феномен константности восприятия, т.е. тот факт, что при изменении сетчаточной проекции в результате перемещения и поворотов объекта относительно наблюдателя последний воспринимает предмет как неизменный. Гельмгольц дал вполне логичное и не потерявшее своего значения до наших дней решение вопроса: константность восприятия обусловлена участием в акте восприятия бессознательных умозаключений. Выражаясь в современной терминологии, Гельмгольц постулировал активность воспринимающего субъекта, предварительную информированность о предмете и сохранение этой информации в памяти.
Следует учитывать, что концепция Гельмгольца была построена на представлениях физической оптики – физиология зрения тогда лишь начинала свое развитие. Не удивительно поэтому, что физическая основа восприятия и внутренняя активность наблюдателя разделяются и противопоставляются в его схеме столь откровенно. Гораздо большее удивление вызывают некоторые трансформации этой же, по сути дела, проблемы в современных психологических концепциях.
В книге «Восприятие и деятельность» (1976) читаем: «Безусловно, информация о мире извлекается не из сенсорной ткани образа, а вычерпывается из самого окружающего нас мира, поэтому механизм этого вычерпывания невозможно найти в принципах “структурации сенсорики”» (с. 264–265). При этом автор (А.Д. Логвиненко) подкрепляет свои позиции ссылкой на Гибсона, хотя он всеми своими работами стремился доказать как раз обратное: принципиальную возможность воссоздания адекватной картины «видимого мира» из материала «видимого поля» (т.е. двумерного сетчаточного изображения) путем так называемого «стимульного варьирования высшего порядка», которое происходит в «оптическом потоке» (или в «оптическом строе»).
Если с характерных для цитируемого сборника представлений о «чувственной ткани» снять терминологическую вуаль, то они будут выглядеть примерно так. Существует реальный мир, независимый от субъекта. Этот мир проецируется на некий полупрозрачный экран – эквивалент «чувственной ткани». Изображение на экране получается сильно искаженным, лишь отдаленно напоминающим реальность. Субъект, познающий мир (видимо, все тот же бессмертный гомункулюс!), находится по другую сторону экрана. Поскольку изображение на экране не дает субъекту ясной и адекватной картины мира, самый надежный способ познания – «вычерпывать» достоверные сведения о мире прямо из заэкранного пространства, минуя экран (вероятно, допускается, что субъект располагает необходимым для такой операции инструментом, сущность которого должна быть внесенсорной). Заметим, что сторонником концепции внесенсорного познания мира был ученик и последователь Э. Гуссерля – Макс Шелер. Однако он не пытался связать свою теорию с материалистическими и естественно-научными взглядами, оставаясь в рамках религиозно-этических представлений.
Нельзя не признать, что такая концептуальная схема весьма удобна для психолога, отстаивающего самобытность своего предмета исследований и своей методологии. Она сразу делает его совершенно независимым от нейрофизиологических данных и всего развития естественных наук. Сколь бы интересные открытия ни делались в этой области – все равно они занимаются «не тем», т.е. их усилия и результаты не имеют никакого отношения к анализу подлинных механизмов познания.
Вместе с тем приходится констатировать, что это «удобство» оказывается слишком «дорогим», ибо такая позиция уязвима как в общефилософском, так и в естественно-научном плане. Прежде всего, ее очень трудно согласовать с постулатом о познаваемости мира и вытекающим из него положением о том, что строение наших органов чувств позволяет адекватно отражать объективную реальность. Последовательно отстаивая принцип «чувственной ткани», неизбежно приходится в конечном счете заключить, что сенсорная информация принципиально не может дать нам подлинную картину мира, как это и явствует из приведенной выше цитаты. В таком случае тончайшие экологические нюансы в организации сенсорных систем у животных разных видов теряют всякий смысл, а всю эволюцию органов чувств следовало бы признать ошибкой природы.