Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века
Шрифт:
Судя по записям в книжке, прабабушка прослужила в дивизионе до мая 1945 года. Демобилизована на основании закона Верховного Совета СССР от 23 мая 1945 года. А в разделе «Участие в походах» сделана важная запись: «Участвовала в боях за освобождение Минска».
Сухие строчки в разделе «Вещевое имущество» дает небольшое представление о фронтовом быте прабабушки. Выданы следующие вещи:
«Шапка (шлем) зимняя, берет, шинель, гимнастерка, шаровары ватные, полотенце, портянки зимние, перчатки теплые, трико, чулки, сапоги, ботинки, фуфайка, одеяло, ремень поясной, ранец (вещмешок).
Вооружение – винтовка № 1013, противогаз № 0094».
Запись в конце книжки: «73 отдельная зенитная артиллерийская бригада с 26.6.44 по 31.12.44».
Мало что известно мне о службе прабабушки в 1943 году. Сохранилась одна открытка. На ее лицевой стороне плакат времен Великой Отечественной войны: вражеский штык направлен против матери с ребенком. Под рисунком надпись: «Воин Красной армии, спаси!» Открытка датирована 20 марта 1943 года. Короткая весточка маме в деревню Лучкино из города Куйбышева, где располагалась учебная часть 313, в которой прабабушка служила, готовясь в радистки.
Среди
«… С питанием у нас во много раз улучшилось, а поэтому будем поправляться. Обо мне я прошу убедительно, не расстраивайся, береги себя и свое здоровье, не перегружай себя работой. Не жалей ничего для себя, готовь как можно лучше. Мамочка! Родная моя, скоро ли я дождусь твоего письма, хотя бы совсем маленькой записочки. Передавай привет всем нашим девочкам и соседям, моей крестнице, вернее, обеим крестницам. А пока, моя милая, крепко, крепко тебя целую. Остаюсь любящая тебя дочь Надя. 7 августа 1944 г.».
И во втором письме много строк посвящено заботе о матери. Прабабушка переживает, что ее мама собралась продавать корову, что жалуется на трудности. Прабабушка убеждает маму не торопиться продавать корову, не распродавать вещи – ведь предстоят еще трудные времена. Как в деревне жить без коровы?
Я искала в письмах хоть какие-то сведения о службе прабабушки, но об этом она писала скупо. Только во втором письме есть важные строки:
«Мамочка, ну, теперь как я провела праздники. Провела неплохо. Наше командование разрешило нам отпраздновать как следует, немного выпили, был черный баян, танцы, вспомнила дом, конечно, неплохо было бы в родной семье… Мамочка, за себя я пока не волнуюсь, сапоги новые, шинель… сменила на новую. И по службе дела хорошо пока что. Вот на 1 Мая „ефрейтор“ присвоили, и командование неплохо отзывается, вот посылаю заметку из газеты, почитай сама.
Мамочка, не расстраивайся, береги себя, береги здоровье, о встрече еще не теряю надежды, еще поживем, может быть, и мы счастливой своей родной семьей…»
Та небольшая заметка из фронтовой газеты, вложенная в письмо, сохранилась. Можно догадаться по отдельным буквам, как называлась газета: «На страже Родины». № 52. На первой странице напечатан приказ Верховного главнокомандующего об освобождении города-крепости Севастополя.
Но главное – заметка под рубрикой: «Делайте так, как они»:
«Пример для многих
Кто не знает в нашем подразделении радистку Шустову. Она отличается среди других своей опрятностью, чистотой, подтянутостью солдата. На ней всегда хорошо выглаженная гимнастерка с неизменным белоснежным воротничком, начищенные до блеска сапоги.
Внешний вид – показатель культуры, дисциплины. Это хорошо понимает тов. Шустова. Она не только показывает пример своим внешним видом, но и отличным поведением. Она дисциплинированна, точна и исполнительна.
– Где Шустова – там чистота и порядок, – говорят о ней бойцы и командиры подразделения.
Старшина А. Лазарева».
О службе прабабушки говорит и грамота, врученная ей в 1945 году «за отличную боевую подготовку и дисциплину». Подписана грамота командиром бригады полковником Корусовым.
А вот последняя запись в блокноте. Послевоенная.
«27/1-46
Жизнь в Лучкине. Пришла вечером, сильно устала.
28/1-46
Встаю утром, топится печка. Истопила, наносила воды, день прошел быстро…» И в послевоенные годы прабабушке жилось нелегко.
После войны она вышла замуж, но вскоре здоровье мужа пошатнулось, и в 1951 году он ушел из жизни, оставив на руках прабабушки четверых малолетних детей.
Чем только не приходилось ей заниматься: на кирпичном заводе работала по две смены подряд, санитаркой в больнице, в Радиотрансляционной сети—9 лет, уйдя на пенсию, трудилась еще 10 лет. Получила звание ветерана труда. Но она всегда справлялась с трудностями, подняла на ноги детей и вырастила из них достойных людей.
Закрываю Ленинградский блокнот прабабушки. Мне кажется, что я пережила вместе с ней ее трудные фронтовые дни.
Со мной остались ее воспоминания, этот блокнот, письма, написанные ее рукой, фотографии, на которых она молодая, улыбающаяся. Они всегда будут храниться в нашей семье.
Эвакуация: документы рассказывают
Екатерина Васильева
Школа с. Етыш Пермского края,
научный руководитель В.Н. Васильева
Кажется, очевидный факт: чем ближе к нам история, тем она понятнее и тем больше мы о ней знаем. Но в действительности все получается с точностью до наоборот: самый близкий нам век – XX – при ближайшем рассмотрении оказывается самым непонятным и неясным. Вот и я нашла еще одно белое пятно. Казалось бы, все знают, что Великая Отечественная война заставила покинуть свои дома тысячи мирных жителей. Скупые сведения об эвакуации из школьных учебников, «красивые» сценки из советских сериалов «Тени исчезают в полдень» и «Вечный зов» – вот, пожалуй, и все сведения, которыми я располагала.
Так что можно считать чудом, что однажды мне в руки попалась одна интересная статья про эвакуированных. Была она напечатана в журнале «Родина» в № 6 за 2004 год и так и называлась – «Эвакуация, или Диалог поневоле». Автор – кандидат исторических наук Галина Янковская. Статья полностью перевернула мои представления об эвакуации.
И отношения с местными жителями, и обустройство быта, и психологическая обстановка – все в этой статье разнилось с тем, что я думала об эвакуации. Особенно меня поразило то, что автор описывал житье-бытье эвакуированных в Молотовской области – моей родине, причем отнюдь не в радужных красках. А моя бабушка рассказывала совсем другое: в их маленькую деревню приехало немного человек, и все они были приняты хорошо, размещены по домам, накормлены, им дали работу в колхозе, далеко не самую трудную. А в селе, где живу я, старожилы в своих рассказах о военном времени даже и не упоминают об эвакуированных. По данным районного Чернушинского архива, в нашу деревню
Второе Великое переселение народов – так можно назвать эвакуацию. «Всего за годы войны было эвакуировано примерно 17 млн человек —18,6 % от населения СССР. Молотовская область (так Пермский край назывался с 1940 по 1956 гг.) в годы войны приняла 320 тыс. человек и 124 предприятия»1.
Среди эвакуированных были известные люди, писатели, в Пермь была перемещена труппа Театра оперы и балета имени Кирова из Ленинграда. Нельзя сказать, чтобы их принимали с распростертыми объятиями: множество свидетельств говорит против этого факта.
Так, Михаил Герман, известный искусствовед, писал: «Годы войны мы прожили под Пермью (тогда – Молотов), в деревне Черная. Название деревне шло. Глубочайшая грязь весной и осенью. Тьма. Ни электричества, ни радио… Ненависть к эвакуированным, которых без разбора называли „явреи“. Едва ли антисемитизм, скорее биологическая ненависть к людям другого мира».
И Галина Янковская прибавляет к цитате, что массовая эвакуация резко ухудшила условия жизни на местах. Ненависть выплескивалась в неожиданных формах: квартирантов считали обузой, нахлебниками, не пускали в баню, не разрешали готовить, закрывали на ключ колодцы. Что интересно, даже в официальных документах не могли скрыть этого. Автор статьи упоминает письмо Молотовского горисполкома от 14 ноября 1942 года, из скупых канцелярских строчек которого мы узнаем: «Факты грубого, невнимательного отношения к эвакуированным становятся обыденным явлением… В поселке Чермоз домовладелица Ч… выставила зимние рамы во время холода, отняла кровать. Дочь Ч. вынул а из рамы стекло и не давала вставить нового стекла или фанеры… В селе Карагае квартирохозяйка К. издевалась над эвакуированными семьями Каменской и Мышкиной… Не топила печь, выстуживала дом, сына Каменской заставляла ходить босиком в мороз, чтобы не пачкать пол, часто ругала»2.
Судя по этим свидетельствам, ситуация в области была далека от благоприятной. Но это было где-то там, далеко от нас, в Перми и в районах севера области. Мне же захотелось узнать, а как обстояли дела в нашем районе, на моей малой родине. И мы с мамой отправились в Чернушинский районный архив.
Нам крупно повезло: заведующая архивом Елена Анатольевна Морозова показала уйму бесценных документов, недавно отреставрированных, по истории эвакуации. Подавляющее большинство документов датировано 1941–1943 годами – именно на это время легла вся тяжесть работы с переселенцами поневоле. Всего в нашем распоряжении оказалось 20 дел, более половины из них содержат списки эвакуированных, тщательно составленные, с указанием подробных анкетных данных. Вот с этих списков я и начала свою работу.
Наш Чернушинский район находится на самом юге области, поселок Чернушка – крупная станция Горьковской железной дороги, поэтому, несмотря на малые размеры района, слета 1941 года он принял 8 тысяч эвакуированных из самых разных территорий, находившихся под угрозой оккупации или уже занятых врагом: Украины, Белоруссии, Ленинграда, Москвы, Грозного, Польши, Архангельской области, Орла, Карело-Финской ССР и других районов необъятной страны. Вот такая география.
По национальному составу тоже очень большой разброс: кроме русских, были украинцы, белорусы, много евреев, в списках встретился даже один китаец. Спасаясь от врага, к нам ехали целыми семьями, причем семьи чаще всего были многодетными. Приезжих распределяли по домам жителей Чернушки, селам и деревням. Представляю, какого труда это стоило для местной власти: распределить по домам, помочь обустроиться 8 (!) тысячам человек, причем 2 тысячи из них – дети из блокадного Ленинграда и Москвы.
Списки эти неоднократно переписывались, исправлялись, видны частые пометы, зачеркивания. Требовался тщательный учет эвакуированных для начисления пособий; на основании этих списков составлялись другие, для обеспечения самым необходимым: спичками, солью, одеждой, обувью и т. д.
Я думаю, что строгий учет зваконаселения можно объяснить еще и такой причиной. В феврале 1942 года положение Москвы было уже не таким катастрофичным, немцы от столицы отступили, и эвакуированные, хлебнув уральского лиха, решались на возвращение. Кому-то это удалось сделать. Но вот такой документ пресекал подобные попытки:
«Уполномоченному по эвакуации населения по Чернушинскому району.
Совет по эвакуации сообщает, что принято решение ВКП(б) о запрещении въезда в Москву. Обязуем Вас провести разъяснительную работу среди эвакуированного населения. Немедленно прекратите самовольный выезд эвакуированных.
22 февраля 1942 года
Уполномоченный управления по эвакуации населения по Молотовской области».
Я просмотрела множество заявлений, часто безграмотных, написанных на каких-то случайных бумажках, а одно даже на обрывке обоев. Все они пронизаны горем и нуждой, везде просьбы помочь в чем-то… Именно эти заявления открывают перед нами наиболее объективную картину жизни переселенцев. Нельзя сказать, что это был «глас вопиющего в пустыне»: почти на каждой имеется резолюция, написанная наискось на обороте, либо дан официальный ответ.
Я попыталась расположить эти документы по содержанию. Их можно объединить в несколько групп.
Первая, и самая большая, – это просьбы об оказании материальной помощи. Очень красноречива следующая просьба:«В Чернушинский райсобес от технического работника санатория
Анисимовой Дарьи Степановны
заявление.
Прошу помочь мне в нижеследующем: я, Анисимова Дарья Степановна, эвакуированная из Днепропетровска, имею на своем иждивении 6 человек детей: старшей Зое 11 лет, Рае 8 лет, Боре 5 лет, Людмиле 4 г., Анатолию и Владимиру по 2 месяца (они двойня, родились в феврале 1942 года). Я работаю в санатории няней, получаю 120 рублей, пособие на мужа получаю 150 рублей. Прошу райсобес помочь мне в воспитании моих детей, прошу мне разрешить получать молоко из Рябковского колхоза „Красный партизан“. Покупать по 10 рублей за литр у меня нет средств. Прошу не отказать в моей просьбе.
О результате прошу сообщить по адресу с. Рябки, тубсанаторий, Анисимовой Д.С.
Для ответа прилагаю марку.
17.04.42 г.».