Пути в незнаемое. Сборник двадцатый

Иванов Вячеслав Всеволодович

Бобэоби пелись губы Вээоми пелись взоры Пиээо пелись брови Лиэээй пелся облик Гзи-гзи-гзэо пелась цепь, Так на холсте каких-то соответствий Вне протяжения жило Лицо.

«Вне протяжения» — математический термин, но в математических сочинениях он обычно относится к точке. Хлебников хочет сказать, что, как и в кубистической живописи, на портрете, создаваемом звуко-цветовыми (синэстетическими) соответствиями, образ человека не имеет обычных своих геометрических свойств. В этом стихотворении выражены предполагавшиеся Хлебниковым закономерные соответствия между речевыми звуками и цветовыми (и шире — зрительными)

образами (подобно тому, как в те же годы в «Прометее» Скрябин устанавливал соответствия между музыкальными тональностями и цветами). Как Хлебников сам писал позднее, «еще Маллармэ и Бодлер говорили о звуковых соответствиях слов и глазах слуховых видений и звуков, у которых есть словарь… Б, или ярко-красный цвет, а потому губы бобэоби, вээоми — синий и потому глаза синие, пииэо — черное». В другой записи, где звукозапись охарактеризована как «питательная среда, из которой можно вырастить дерево всемирного языка», Хлебников поясняет цвета, для него связанные и с другими звуками: «л — белый, слоновая кость, г — желтый, з — золотой», что позволяет «дешифровать» все приведенное стихотворение. «Вне протяжения» для него в звуко-цветовых соответствиях жило женское лицо с ярко красными губами, синими глазами, черными бровями, общий облик (связанный с белым цветом лица) был цвета слоновой кости, цепь (на шее) была золотой; как на иконе или как у многих художников начала XX в., цвета не смешивались друг с другом, были локальными — чистыми.

В заметке, где Хлебников подробно излагал программу своих научных занятий, он писал о сведении пяти чувств к некоему единому: «Есть некоторое много, неопределенно протяженное многообразие, непрерывно изменяющееся, которое по отношению к нашим пяти чувствам находится в том же положении, в каком двупротяженное непрерывное пространство находится по отношению к треугольнику, кругу, разрезу яйца, прямоугольнику. То есть как треугольник, круг, восьмиугольник суть части плоскости, так и наши слуховые, зрительные, вкусовые, обонятельные ощущения суть части, случайные обмолвки этого одного великого, протяженного многообразия. Оно подняло львиную голову и смотрит на нас, но уста его сомкнуты. Далее, точно так, как непрерывным изменением круга можно получить треугольник, а треугольник непрерывно превратить в восьмиугольник, как из шара в трехпротяженном пространстве можно непрерывным изменением получить яйцо, яблоко, рог, бочонок, точно так же есть некоторые величины, независимые переменные, с изменением которых ощущения разных рядов, например, слуховое и зрительное или обонятельное — переходит одно в другое.

Так есть величины, с изменением которых синий цвет василька (я беру чистое ощущение), непрерывно изменяясь, переходя через неведомые нам, людям, области разрыва, превратится в звук кукования кукушки или в плач ребенка, станет им. При этом, непрерывно изменяясь, он образует некоторое одно протяженное многообразие, все точки которого, кроме близких к первой и последней, будут относиться к области неведомых ощущений, они будут как бы из другого мира». Наукообразным языком Хлебников в этой программе излагает надежды, шедшие гораздо дальше синэстетических «соответствий», которыми ограничивались его предшественники. В свете этих мыслей и замысел «Бобэоби» становится более понятным. «Холст каких-то соответствий» и относится к той «области неведомых ощущений», в которую Хлебников пытался проникнуть в молодости и в научных своих занятиях, и в поэтических.

Как впервые обнаружил (в ранней работе о футуризме) К. И. Чуковский, структура стихотворения Хлебникова навеяна замечательным переводом «Песни о Гайавате» Лонгфелло, сделанным в конце XIX века Буниным. Хлебников, вероятно, прочитал эту поэму, несколько раз тогда переиздававшуюся, еще в отрочестве.

Перечисляя пробелы, которые надо бы заполнить в русской словесности, Хлебников писал, что в ней «нет творения или дела, которое выразило бы дух материка и душу побежденных туземцев, подобного «Гайавате» Лонгфелло. Гайавата — один из главных образов его прозаической «13 танки» («…Я та же, какой была при Гайавате… Я вижу сейчас глаза Гайаваты… Так у меня глаз Гайаваты… Наверное проголодался… Накормим и Гайавату… ‹Так, значит, он прямо из тех собраний индейцев› в красных и синих орлиных перьях, с высокими луками, собравшимися у костра, и, сев величаво, предлагал трубку самому солнцу».) В последние годы жизни Хлебников предлагал, основав «мировое правительство украшения земного шара памятниками», «украсить Монблан головой Гайаваты». В стихах эта мечта осуществляется в «Ладомире»:

И

умный череп Гайаваты Украсит голову Монблана.

В черновиках «Ладомира»есть двустишие, где Гайавата рифмуется с великим древнеиндийским математиком Арьябхатой:

Туда, где Гайавата, Иди, Ариабхата..

То, что образ Гайаваты постоянно вновь возникал перед Хлебниковым, подтверждает и сопоставление «Бобэоби…» с «Песней о Гайавате».

Начало стихотворения чрезвычайно близко к таким строкам «Песни о Гайавате», как:

«Мини-вава!» — пели сосны, «Медвэй-ошка!» — пели волны.

Согласно словарику использованных в поэме американских индейских слов, который был приложен к ее тексту Лонгфелло и переведен Буниным (со свойственным ему стремлением к точности проверившим этот словарик), первое звукосочетание означает «шорох деревьев», второе — «плеск воды». Так построено и стихотворение Хлебникова «Гроза в месяце Ау», передающее звуки грозы:

Пупупопо! Это гром…

Кажется, что с таким построением можно соотнести и «Звукопись весны» Хлебникова, где есть строка «Пучь и чапи-черный грач», напоминающая многочисленные строки из «Гайаваты», в которых сопоставлено индейское название птицы с ее русским (в оригинале, разумеется, английским) обозначением:

…Цапля сизая, Шух-шух-га И глухарка, Мушнодаза.

Со стихотворениями Хлебникова бунинский перевод «Гайаваты» перекликается и теми строками, где говорится о звуках, издаваемых птицей или кузнечиком:

…Ворковал Омими, голубь… …Пел кузнечик. Па-кок-кина…

В стихотворении «Кузнечик», принадлежащем к той же группе «мелких вещей», что и «Бобэоби…», Хлебников треск, издаваемый кузнечиком, передает еще и звуковой формой соответствующих строк стихотворения (ее сам Хлебников анализировал дважды, отмечая закономерное пятикратное повторение одних звуков — к, у, л, ри шестикратное — других: з). Звучание сопоставленной поэтом с кузнечиком синицы, которую в диалектах называют также и «кузнечиком», и «зинзивером», Хлебников в этом стихотворении обозначил звукоподражанием пинь, пинь, пиньи глаголом тарарахнуть(согласно русскому переводу Брема, который читал Хлебников, звуки этой птицы можно передать как предостерегающее «террр» и испуганное «пинк-пинк»):

КУЗНЕЧИК

Крылышкуя золотописьмом Тончайших жил. Кузнечик в кузов пуза уложил Прибрежных много трав и вер. — Пинь, пинь, пинь! — тарарахнул зинзивер. О. лебедиво! О, озари!

Лебедиво — производное от лебедь(как огнивоот огонь) и от встречающегося у Хлебникова прилагательного лебедивый(от лебедь,как спесивыйот спесь).

Хлебников был, как и его отец, профессиональным орнитологом, опубликовавшим еще в студенческие годы научные статьи по биологии и зоологии. По свидетельству Бенедикта Лившица, слышавшего чтение Хлебникова, тот «уходил искать «мудрость в силке», в стихию птичьей речи, воспроизводя ее с виртуозностью, о которой не дает никакого представления «нотная запись». Под последней Бенедикт Лившиц имел в виду передачу птичьих голосов посредством русских звуков, например: пиньпиньпиньи т. п. Уже после «Кузнечика» Хлебников на писал стихи, почти целиком состоящие из подражаний голосам птиц, — «Мудрость в силке» и главу («плоскость») из «Зангези».