Пути в незнаемое. Сборник двадцатый
Шрифт:
Страсбург, 18 июня 1926
Вот я и в Страсбурге. Мы ведь были здесь с тобой [54] , и я вспомнил кое-что, когда был в соборе и смотрел на знаменитые часы. Завтра я пойду с главным часовщиком осматривать часы, которые [он] мне покажет во всех деталях.
Здесь ко мне очень любезное отношение. Сегодня читал доклад в Физическом обществе. Я так коверкал французский язык, что все посмеивались. Я тогда заявил, что очень доволен, что смеются. Что это меня подбадривает. И этим сорвал общие аплодисменты. Вообще доклад прошел вполне благополучно, говорят, что меня поняли. Вообще отношение хорошее и очень любезное.
54
В 1912
Завтра банкет в ресторане, а в воскресенье я еду в Цюрих, где пробуду неделю. Там конгресс по магнетизму. Собираются 12 ученых — французы, немцы, швейцарцы и голландцы. Очень избранное общество. Я тоже должен докладывать. На каком языке, я еще не знаю. Да все равно, как-нибудь выпутаюсь. […]
Сейчас час ночи. Пишу усталый, так как целый день говорил по-французски. Но это полезно. Надеюсь, что у вас все благополучно…
Кембридж, 23 августа 1926
Все это время думаю о тебе и о твоем здоровье, а ты мне мало пишешь. Я тебе писал в прошлом письме, что тебе необходимо отказаться от большинства лекций и вести самый спокойный образ жизни. Я тебя прошу очень это сделать. Напиши подробнее, что сказал доктор, и сходи к какому-нибудь хорошему специалисту непременно. Помни также, что в любой момент, как тебе захочется, ты приезжай сюда. Я тебе устрою, конечно, все необходимое здесь, чтобы ты могла жить в покое. Пока что напиши, сколько тебе присылать систематически, чтобы ты могла сократить свои занятия.
Я все это время был занят посетителями и только последние 4—5 дней работаю и чувствую себя свободным от необходимости присматривать за моими русскими друзьями. Они очень милы, но с ними очень трудно, потому что, как Семенов [так и] Селяков и Лукирский [55] , они все не говорят ни на одном европейском языке, и это не дает им возможности использовать свое пребывание полностью.
Лаборатория опустела, осталось 3—4 человека из обычных 40. Тихо и спокойно, работается хорошо. […]
55
Николай Яковлевич Селяков, Петр Иванович Лукирский — ленинградские физики.
Портрет Кустодиева [56] я получил, но как-то совестно вешать его в собственной комнате.
Я буду здесь работать числа до 7—10 сентября, а потом поеду во Францию, где опять увижу Семенова. Кажется, позже приедет Абрам Федорович.
[…] Пиши чаще. Ты не можешь представить, как мне тяжело, что я не могу тебя видеть. Но в будущем году непременно постараюсь опять приехать. […]
Кембридж, 21 октября 1926
Прости бесконечно, что так долго не писал. Дело в том, что был погружен всецело в работу, к сожалению, неудачно окончившуюся. Опять разорвало катушку. Силы, с которыми приходится бороться, прямо очень велики, и я провожу все время в поисках того, как выйти из затруднения. Я надежды не теряю, а, наоборот, эти неудачи скорее меня воодушевляют. Теперь мы делаем еще одну катушку, и если из нее ничего не выйдет, то сделаем еще пару. Итак, ты видишь, что у меня за пазухой три проекта, и я надеюсь, что один из них все же будет действителен. Итак, за этими заботами я не мог сосредоточиться на письме и боюсь, что это письмо выйдет бестолковое. […]
56
Речь идет о портрете П. Л. Капицы, который Б. М. Кустодиев написал в 1926 году во время пребывания Петра Леонидовича в Ленинграде. В 1935 году этот портрет был передан П. Л. Капицей музею Кембриджского университета.
Здесь, в Кембридже, жизнь начала бить полным ключом. Студенты съехались. Часто приглашают на разные приемы. Все, как всегда. Мои новые комнаты очень удобны. И прислуга тоже очень славная. Она заботлива и мила. Кругом очень тихо, и удобно заниматься. […]
Жду сюда Харитона [57] . Была задержка с его визой, но она уже послана ему.
Ну, пока! Всего хорошего, дорогая моя, пиши мне больше о своем здоровье. […]
Кембридж, 10 ноября 1926
57
Юлий Борисович Харитон.
Давно-давно тебе не писал, и совесть мучает меня. Но это время был в разгоне мыслей. Работа все не идет на лад, катушки лопаются, и хотя я и почти уверен, что удастся преодолеть все препятствия, но это берет много времени, и опыты не идут с той быстротой, которую хотелось бы развить. […]
3 дня тому назад приехал Харитон, и я его устраивал. Сегодня он начал работу и, кажется, доволен теми условиями, в которые он попал. Я получил твою книгу, и большое тебе спасибо за нее. Как твоя вторая большая книга? [58]
58
Речь, по-видимому, идет о книгах О. И. Капицы «Детские народные потешки, пестушки, прибаутки и песни» и «Народные загадки», изданные в частном издательстве Мириманова.
Я, может быть, сам начну писать книгу о магнетизме. Во всяком случае, у меня есть предложение это сделать. Но это берет много времени, и я не решаюсь еще дать ответ издательству.
Я рад, что ты мало устала, лечишься и недурно себя чувствуешь. Это очень важно для спокойствия в моей работе — знать, что ты за собой следишь. […]
Кембридж, 26 ноября 1926
Я опять давно не писал. Все не ладятся мои опыты. Хотя я по-прежнему полон надежды и усердно работаю. Но пока не добьюсь желанного результата, я не успокоюсь. Откуда у меня такое упрямство, я не знаю. Свои другие дела и корреспонденцию я запустил. Но думаю все наверстать в конце этой недели. Веду сейчас замкнутый образ жизни. Стараюсь избегать приглашений и сижу много дома, как-то не хочется видеть людей. Играю немного в шахматы, и не без успеха. Это единственное, чем я занимаюсь помимо лаборатории.
Резерфорда вижу немного, он очень занят это время. Часто в Лондоне. В особенности на него тяжело ложится, что он президент Королевского общества.
Кроме того, я довольно много читаю сейчас. Записки Палеолога [59] очень интересны. Они составлены из дневника, который он писал во время войны. Читаю их по-французски. Он пишет искренне и благодаря своим близким отношениям с правящими сферами много видит того, что скрывалось от публики. В оценке русского человека я не могу согласиться с ним. Он придает чересчур много значения русскому чувству мистицизма. Несмотря на то что он, безусловно, был предан тому строю, который существовал тогда в России, из его записок ясно, как правящий класс прогнил. В особенности ярко он рисует Распутиниаду. Книга очень интересна, и если ее можно достать, то прочти. […]
59
Морис Палеолог, французский дипломат, был послом Франции в России во время первой мировой войны.
Кембридж, 7 декабря 1926
Пишу тебе коротко. На днях напишу длиннее. Вчера наконец я добился того, к чему стремился эти последние месяцы. Катушка выдержала ту нагрузку, которую она должна была [вынести]. Так что я наконец получил то магнитное поле, которое мне нужно было. Теперь смогу приняться за чистую научную работу. Очень этому рад. Борьба была жестокая.
Вчера почти весь день в лаборатории торчал Крокодил. Он тоже доволен. Это показывает ведь, что все усилия двух последних лет не прошли даром. Знаю, что ты будешь рада за меня и простишь мне неаккуратность в писании писем последнее время.