Пути волхвов. Том 1
Шрифт:
– Возвращайся на Тракт и беги в Топоричек. Я найду тебя, – шепнул я на ухо псу, хлопнул его по боку и, сжавшись комком, соскользнул со спины монфа на землю.
Рудо привык слушаться с первого раза, этому его научили ещё несмышлёным щенком. Пса уже не было видно, когда я перекатился на живот и рывком поднялся на ноги, замерев в боевой стойке. В одной руке у меня уже был сжат кривой нож, вытащенный из голенища сапога, а в другой я держал с полдюжины звёздочек – плоских железных кружков с зазубренными краями.
Я грозно зарычал, призывая тварей выйти из мрака под свет Серебряной Матери и явить свои личины. Ну и где эти смельчаки, напавшие на одинокого путника? После такого рыка любой обычный грабитель крепко задумался бы, но я давно понял, что
Ветви зашевелились, и на опушку выступило девять фигур в грязных изодранных плащах. Я бы принял их за нищих бродяг в рубище, если бы не видел, с какой скоростью они могут нестись по дремучей чаще и влезать на деревья. Я не мог разглядеть ни рук, ни лиц: каждая пядь их тел была скрыта тряпьём, головы укутывали капюшоны. Твари стояли и шипели по-гадючьи, не спеша бросаться на меня.
Одним неуловимым движением я метнул все шесть звёздочек. Четыре попали в цель, четыре твари завалились на землю, и я скакнул в сторону, перепрыгнул через поваленный осиновый ствол и скатился по склону оврага, пересчитывая рёбрами кочки и толстые упавшие ветки.
Спасаться бегством – неблагородное занятие. Я не понимал, как Смарагдель мог допустить, чтобы в его владениях появились эти облачённые в лохмотья выродки? Где его бойкие лешачата, готовые выдворить любого, кто ступит в эту часть Великолесья? Из оврага виднелись огни Топоричка, мигающие далеко впереди. Нельзя приводить уродцев в мирное селение. Но для некоторых манёвров необходимо больше пространства.
Я снял со спины свой короткий лук и сунул в зубы несколько стрел. Зоркие глаза приметили тени, движущиеся ко мне через заросли. Я прицелился и выстрелил. Слишком темно, слишком многое мешает, но я не носил бы сокольих знаков, если бы не мог справиться с этой задачей.
Стрела со свистом сорвалась с тетивы. Следом за ней – ещё три. По визгливым хрипам я понял, что они попали в цель. Молниеносно вытащил из голенища ещё два коротких метательных ножа, развернулся и метнул их один за другим.
На лес опустилась тишина, от которой заложило уши. Я довольно ухмыльнулся себе под нос и пошёл искать тела, чтобы вытащить свои ножи и стянуть капюшоны с ублюдков – князь захочет знать, что за лихо на меня напало.
Под взором Серебряной Матери каждый лист казался отлитым из неведомого синеватого металла, а мох влажно мерцал росой, облепляя кряжистые бугристые тела деревьев. Я поднялся по скосу оврага и огляделся по сторонам в поисках убитых. Но ничего не нашёл. В кустах брусники поблёскивал мой нож. Он вонзился в мясистую шляпку лисьедуха – крупного сине-серого гриба в белёсых точках. Я срезал гриб и сунул в поясной мешок. Пригодится. В нескольких шагах отсюда лежал второй нож, выше по склону я нашёл все свои стрелы, но ни одного мертвеца не обнаружил. Я размял плечи, не позволяя мурашкам пробежать по спине. Потом разберусь, главное, что удалось отбиться. Но на всякий случай всё-таки осенил себя треугольником Серебряной Матери.
– С тебя чарка пенного, Смарагдель! – крикнул я в чащу. – Я очистил твою вотчину.
Рёбра начинали ныть после неуклюжего падения, но я давно привык не обращать внимания на боль, усталость и прочие неудобства. Впереди звал огнями Топоричек, там я найду кров, пищу и выпивку. А главное – там меня ждёт Рудо.
Подходя к селению, я закатал рукава, обнажая знаки соколов – рисунки в виде соколиных крыльев, укрывающие кожу от локтей до запястий. Такие носят все шестеро соколов, даже холёная красавица Пустельга, чтобы нас можно было безошибочно отличить от обычных гонцов. Свои знаки соколы получают после посвящения – умирают людьми и взлетают соколами, обычно зим в пятнадцать-шестнадцать. Я свои получил в одиннадцать. Приглашённый князем волхв взрезал белую мальчишескую кожу и долго втирал в раны краску, чёрную, как глаза верховного водяного. Я тогда не проронил ни слезинки, только кусал до крови нижнюю губу. Потому что ещё раньше меня научили не бояться боли. А сдерживать слёзы я умел, кажется, с самого рождения.
Простой люд любит соколов – особенно девушки. И пенного задаром нальют, и лучшие покои выделят, а то ещё и предложат свою приятную компанию на ночь. Поэтому я выставлял знаки напоказ каждый раз, когда на пути попадалось селение.
Едва я ступил на широкую утоптанную ленту Тракта, на меня налетела мохнатая буря. Рудо вилял толстым хвостом и норовил лизнуть в лицо. Я обнял его за шею и прижался щекой к упрямому лбу. Рудо, Рудо, мой старый друг… В шерсти пса запутались тонкие ветки и сухие иголки, глаза смотрели устало, но он был цел. Толстая шкура и густой мех надёжно защищали его и от холодов, и от вражеского оружия, а от остального спасали клыкастая пасть, быстрые лапы и недюжинный ум. Иногда мне казалось, что Рудо – зачарованный человек, ну не может пёс быть таким сообразительным. Он и жил столько, сколько ни один пёс не станет, но этому находилось объяснение: Рудо мой – из породы монфов, а у них кровь собачья смешана с медвежьей. Много сотен зим назад одна ворожея из Северного Холмогорья заколдовала своих охотничьих олек так, чтобы они могли нести потомство от огромных холмогорских медведей. Отсюда и пошла порода монфов – косматых лобастых псов ростом едва ли не с телёнка. В Холмогорье с ними и охотились, и ездили верхом, однако я был единственным из соколов, кто предпочёл пса коню. Кто-то поговаривал, что это блажь, но я точно знал: нет чащи, в которой заплутает мой Рудо, нет кустов, из которых он не выпутается, и нет дичи, которую он не догонит.
– Кречет, Кречет!
Вмиг нас с Рудо облепила сельская ребятня. Мы для них были чем-то сродни героям из старых легенд – высокий рыжеватый мужчина с рисунками-крыльями на предплечьях да гигантский серо-коричневый монф. Мы могли быть совсем незаметными, когда того хотели, – прикидывались простыми путниками, монфы в Княжествах не такая уж редкость, в крупных городах в базарные дни всегда можно купить себе щенка, хоть и не задёшево.
– Дай гостинец, Кречет!
– Подай, соколик!
Ко мне потянулись чумазые руки, блестящие глаза жадно пялились, запоминали каждую деталь моего облика: короткую бороду, связанные на затылке волосы, крашеную серьгу в ухе, замшевый шнурок на шее… Я достал из мешка кошелёк и сунул в каждую ребяческую руку по потёртому медячку. Ребятня развизжалась пуще прежнего, я сухо улыбнулся и шугнул их, чтобы не докучали больше.
Мы прошли по улице к трактиру. Я был в Топоричке далеко не впервые и здание с красной вывеской мог найти даже с завязанными глазами. Да и вообще, когда достаточно путешествуешь по Княжествам, учишься за мгновение определять, где в селении трактир, где чистая изба для ночлега, где кузница и дом пекаря, а где можно найти знахаря, который продаст тебе недостающее снадобье или зашьёт, если нужно, рану.
На нас с Рудо оглядывались, а мы умышленно шагали медленно, посреди дороги, немного даже красуясь. Двое грязных мальчишек вбежали в трактир вперёд нас, что-то голося. Я ухмыльнулся: пусть готовят приём.
Так и оказалось. Мне навстречу вышел трактирщик – как водится, дородный, с пышными белыми усами. Я положил руку на голову Рудо, показывая, что пёс мне дорог.
– Устрой моего пса, отец, – вежливо попросил я трактирщика. – Не в конюшню и не на псарню. Положи мягкой соломки, угости кашей с мясом и налей свежей воды. В долгу не останусь.