Путин после майдана. Психология осажденной крепости
Шрифт:
Знаете, есть вызов физический: война, масштабная катастрофа – он очевиден, зрим, и так же очевиден ответ нации на него. А есть вызов метафизический: нарастающее несоответствие форматов текущего национального (государственного) бытия параметрам нового мира. Он предстает первоначально в неявном, неотрефлектированном состоянии, и для его осознания необходимо интеллектуальное усилие национальных элит. Перед Россией стоит сейчас именно такой вызов, это вызов будущего, в котором нам предстоит дальше жить. Однако интеллектуальной рефлексии, реальной проектной работы, связанной с этой непростой ситуацией, на мой взгляд, у нас практически нет.
– Тут есть еще один важный аспект. Все наши стратеги думают категориями системы, но не хотят понять, что любая система может быть построена только из определенных элементов. Демократия и рынок в западном варианте эффективны, только когда строятся из соответствующего человеческого материала. Мы во многом очень отличаемся от западных людей. У нас ниже способность к самоорганизации, уже зоны ответственности, мы больше нуждаемся во внешних подпорках, чтобы быть хорошими гражданами… Свойственная капитализму погоня за прибылью, не сдерживаемая внутренними нравственными рамками участников рынка, принимает у нас уродливые формы и зачастую ведет не к процветанию, а к деструкции. В общем, по законам западного глобального общества выгодно и комфортно жить лишь тем сообществам, которые максимально выточены по западному образцу, остальные обречены на деградацию, потому что эта система им не подходит, потому что они из другого исторического времени и другого культурного пространства. Однако говорить об этом считается неполиткорректным, я бы даже сказала, что у многих на эту тему наложено внутреннее табу.
– Вы абсолютно правы. В глобальном мире на смену либерализму и социализму, которые свои возможности исчерпали, пришел «давосский дискурс» – культура людей, единственным критерием которых является эффективность. А сама эффективность измеряется исключительно денежным выражением: если ты можешь зарабатывать деньги, ты – уважаемый человек, если нет, то – нет.
– И, тем не менее, факт: деньги как универсальный эквивалент вызывают у многих россиян глубинное отторжение. Видимо, восприятие денег как зла, всепоражающей ржи, неприятие погони за сверхприбылью уходят корнями в историю нашего народа. Похоже, когда-то это отношение имело смысл идентификационного отграничителя – от других, от соседей. В русской культуре тот человек, который вступает на территорию погони за наживой, выпадает из морального поля, переходит в разряд «плохие», а раз так – терять ему уже нечего. И это продолжает действовать и сегодня! Не оттого ли, вступая на «территорию погони за прибылью», люди так легко теряют всякие тормоза? Они внутренне начинают воспринимать себя как «плохих». А с плохих какой спрос? Однако вопрос на засыпку – что можно противопоставить деньгам – давосскому дискурсу, как вы это назвали?
– Давосский дискурс в России не приживется. У нас другая архетипическая основа, зафиксированная культурой, и чтобы ее задействовать, чтобы получить мощный архетипический резонанс, следует предложить идеологему, которая с ней мировоззренчески сопряжена. Знаете, в далекие времена перестройки на одном из круглых столов мне задан был коварный вопрос: «Если ты такой умный, то почему не богатый»? Помнится, тогда я ответил так: «Не всем быть богатым, кому-то надо быть и умным». Это и есть третья сторона модернизации человека – модернизация аксиологического канона. Наше предназначение – не деньги, а интеллект. Замечу – не так уж трудно построить новый модельный ряд социально-ориентированных эталонов, где вместо олигархов будет интеллектуальная элита. И не так уж трудно создать новый репертуар основных поведенческих стереотипов. Все это уже есть в российской культуре. И не так уж трудно от агрессивных маскулинно-милитаристских ценностей, культивируемых у нас сейчас, перейти к толерантным, более соответствующим когнитивной эпохе.
Кстати, позитивная реморализация занимает не так много времени. Обычно – одно стандартное поколение. Вспомним переход Германии от фашизма к демократическому государству или переход США от расового неравенства к обществу мультикультурализма.
– Нечто вроде национальной идеи?
– Это, на мой взгляд, национальная идея и есть. Национальная идея России – это модернизация человека.
Разрыв между умными и глупыми надо сокращать
Руководитель лаборатории социальной психологии СПбГУ, глава центра «Диагностика и развитие способностей» Людмила Ясюкова также более двадцати лет работает школьным психологом. За это время у нее накопилось немало данных и наблюдений, а также сформировалось понимание, как сделать детей умнее.
– Вы занимаетесь мониторингом интеллектуального развития школьников и студентов, причем определяете интеллектуальное развитие на основании сформированности понятийного мышления. Что такое понятийное мышление?
– Истоки этого понятия следует искать в работах выдающегося советского психолога Льва Выготского. Обобщив, понятийное мышление можно определить через три важных момента. Первый – умение выделять суть явления, объекта. Второй – умение видеть причину и прогнозировать последствия. Третий – умение систематизировать информацию и строить целостную картину ситуации.
Те, кто обладает понятийным мышлением, адекватно понимают реальную ситуацию и делают правильные выводы, а те, кто не обладают… Они тоже уверены в правильности своего видения ситуации, но это их иллюзия, которая разбивается о реальную жизнь. Их планы не реализуются, прогнозы не сбываются, но они считают, что виноваты окружающие люди и обстоятельства, а не их неправильное понимание ситуации.
Степень сформированности понятийного мышления можно определить с помощью психологических тестов. Вот пример из тестирования детей шести-семи лет, с которым не всегда справляются и взрослые. Синица, голубь, птица, воробей, утка. Что лишнее? К сожалению, многие говорят, что утка. У меня были недавно родители одного ребенка, горячились, доказывали, что утка – правильный ответ. Папа – юрист, мама – учитель. Я им говорю: «Почему утка?». А они отвечают, потому что она большая, а птица, птичка это, по их мнению, что-то маленькое. А как же страус, пингвин? А никак, у них в сознании закреплен образ птицы как чего-то маленького, и они полагают свой образ универсальным.
– И какой же процент наших соотечественников умеет выделять суть и видеть причинно-следственные связи?
– По моим данным и по данным других исследователей, меньше 20 % людей обладают полноценным понятийным мышлением. Это те, кто изучал естественные и технические науки, научился операциям выделения существенных признаков, категоризации и установления причинно-следственных связей. Их, однако, среди принимающих решения о развитии общества мало. Среди политических консультантов у нас психологи, философы, неудавшиеся педагоги – люди, у которых с понятийным мышлением не очень хорошо, но которые умеют ловко говорить и завертывать свои идеи в красивые обертки.
– Это российская статистика. А как выглядит ситуация в мире?
– Если брать развитые страны, то приблизительно так же. Могу сослаться на исследования Льва Веккера, который работал и в СССР, и в США, и в Европе, и в России. Его исследования 1998 года показывают, что больше 70 % взрослых людей, психологов, с которыми он сотрудничал в ходе исследования мышления детей, и сами мыслят как дети: обобщают от частного к частному, а не по существенному признаку, не видят причинно-следственные связи…