Пузырь Тьеполо
Шрифт:
Солнце уже палило вовсю, и легкое марево размывало очертания дворцов. Все вокруг словно дышало морским воздухом. Антуан наблюдал за кипучей сумятицей на канале. Рядом с ним гондольер набирал пассажиров в трагетто— гондолу для переправы с берега на берег, не имеющую ничего общего с китчевыми туристическими гондолами. Трагетто — часть местного колорита, но вносит в него нотку почти аскетической строгости. Пассажиры запрыгивали в лодку и оставались стоять, у каждого в руках по портфелю-дипломату, один в шляпе. Буднично-безразличные, они не смотрели по сторонам, не обращали внимания на грандиозные дворцы и не удивлялись проворству гондольера, виртуозно лавирующего между рейсовыми катерши – вапоретти,водными такси и барками, груженными щебнем. Заторы, обходные маневры, звучные проклятия рикошетом отскакивали
Пассажиры трагетто, без сомнения, знали, куда направляются: на занятия, совещание, деловое свидание. Их сосредоточенный вид был признаком осмысленного превосходства. Разве что звонок мобильника вдруг пробивал глухую броню на несколько секунд — ровно на столько, сколько требуется, чтобы вытащить телефон и нажать на кнопку: «Пронто?» Стоя в гондоле посреди Большого канала, они переговаривались с женами, коллегами, любовницами и снова прятали мобильник в карман или портфель. На лицах ни намека на улыбку, какая обычно держится хоть миг, после того как поздороваешься с кем-нибудь на улице. Антуан глядел на них со смешанным чувством зависти и восхищения. Их не мучили сомнения. Они двигались к намеченной цели неумолимо, как выпущенная из лука стрела. Наверно, так и надо жить в этом городе. Со вкусом, но без лишних эмоций. Вот молодая женщина в узкой юбке с неотразимой грацией выпорхнула из лодки, причалившей к пристани на противоположном берегу.
Удивляясь собственной податливости, Антуан замечал, как проникается другой жизнью. Запах свежевыстиранного белья на террасе в отеле. Болтовня старичков на Кампо Санта-Маргерита. Заученная отрешенность трагетто.
Какое-то неприятное чувство. Пройдет, просто я немного устала, — поначалу решила Орнелла. Но ничего не проходило, наоборот, день ото дня ей становилось все хуже. От Франции, первой страны, в которую она попала, у нее сохранилось самое радужное воспоминание. Светлый майский Париж. Радость самого настоящего литературного признания — такого у нее в Италии не было. Не последнюю роль в этой эйфории сыграла и картина Сандро Россини. Причем она сама не понимала, насколько эта роль велика. Но потом, после Мадрида и особенно после Барселоны, ей стало невмоготу. Это не имело отношения к нервным спазмам, которыми она когда-то страдала. И вообще к какому-либо физическому недомоганию. Может, все оттого, что везде повторялось одно и то же? Она рассчитывала увидеть новые места, новые города и страны. А ее каждый раз ждали одинаковые самолеты, поезда, отели. И одинаково организованное общение с людьми. Каждый раз она поступала в распоряжение очень уважительной, но и очень решительной особы — местной пресс-атташе. Время расписывалось буквально по минутам. Вопросы, которые задавали журналисты, тоже были везде одинаковые. Первым делом заходила речь о цифрах продажи «Кофейного льда». Иногда ей казалось, что она ответила на некоторые вопросы довольно удачно, и потом, для простоты и надежности, она почти невольно повторяла те же слова, с теми же интонациями и притворно задумываясь в тех же местах, как старый бродячий актер, давно затвердивший все трюки. Впечатление заезженности усиливалось оттого, что сказанное звучало еще и в переводе; каждый раз все словно разыгрывалось по одному и тому же сценарию.
Но Орнелла не успела пресытиться славой, так что тоска, которая подтачивала ее изнутри, вряд ли была связана только с шарманкой пресс-конференций. Возможно, так сказывалась непривычка к новой жизни, разлука с феррарскими учениками, оказавшаяся чувствительнее, чем она предполагала, и с друзьями из числа молодых учителей. Разумеется, она снова увидится с ними, но все будет уже не так, как раньше. Она больше не сможет ни жаловаться вместе с ними на житейскую скуку и серость, ни мечтать о будущем. Не сможет встречаться с Фабрицио — их связь и без того со временем стала засыхать, а шумный успех Орнеллы и вовсе положил ей конец; Фабрицио тоже кое-что писал и теперь уверял всех и каждого, что только дрянная книга может разойтись в количестве больше трех тысяч экземпляров.
Конечно, всего понемножку. Но главное не в этом. А в самом принципе коммерческой раскрутки. Унизительное
Из Лиссабона она уезжала с облегчением. Следующее рекламное турне, по Скандинавским странам, намечалось только на осень. Предстояло праздное лето в Венеции, а потом — новые, пока неясные планы. Но это хотя бы не мешало писать. Глядишь, наберется что сказать, придет настроение, и все скажется. К тому же неплохо бы привести в порядок квартирку, которую она недавно сняла в старинном доме на Калле Роверето.
— Очень скромный человек. Неделя как поселился в третьем номере. Сказал, что познакомился с тобой в Париже, в каком-то книжном магазине. И что ты ему расхвалила «Феличе». Кажется, он приехал в Венецию, чтобы писать статью о Тьеполо. — Тут синьора Малезе непроизвольно скривилась.
Орнелла улыбнулась. Тому, кто пишет о живописи, трудно понравиться ее матери. Ни литературу, ни живопись Паоло Малезе не жаловала. Она гордилась успехом «Кофейного льда», но очень скоро после первых восторгов стала внушать дочери, что неразумно бросать приличную профессию, которая окажется очень полезной, когда у нее появятся свои дети, «если, конечно, ты хочешь иметь детей».
Однако улыбку Орнеллы вызвало не только это, но и вранье Антуана. Она и не думала расхваливать отель. И заговорил с ней Антуан Стален вовсе не в книжном магазине. Допустим, вторая ложь была вынужденной — не мог же он сказать, где они на самом деле встретились. Ну а зачем понадобилась первая? Может, статья о Тьеполо — тоже выдумка? Неужели она так ошибалась в этом человеке, с которым, впрочем, можно считать, всего один раз и разговаривала? Да, но их разговор в Ботаническом саду был таким искренним, таким сердечным. Меньше всего на свете Антуан походил на любителя легких интрижек, именно поэтому он вызвал у нее доверие. И потом, она не говорила ему, когда вернется в Венецию. Оставалось предположить, что дело в картине Сандро Россини. Ведь она не давала ему ни своего адреса, ни телефона. Возможно, он откопал в какой-нибудь парижской библиотеке доказательство связи Россини с Вюйяром, о которой заподозрил с самого начала. Тогда понятно, почему он срочно помчался в Венецию, а адрес… ну, он мог написать ее издателю. Сам же рассказывал, что маниакально увлечен своей темой…
Все эти мысли промелькнули в голове Орнеллы за несколько секунд, пока ее мать сокрушалась по поводу нездорового вида постояльца, который объясняла нерегулярным питанием.
— Он только что поднялся в номер. Если хочешь его видеть, подожди минутку, он, наверно, скоро появится.
И точно — он скоро появился. Увидев Орнеллу рядом с матерью, сказал, что приятно удивлен, но не стал делать изумленный вид. Они обменялись несколькими суховатыми фразами. Орнелла вечером встречалась с мастером по поводу ремонта в новой квартире.
— Но у меня есть еще час, — сказала она. — Если вы не против, можем немножко пройтись.
Они дошли до Кампо Санта-Маргерита, потом до канала Рио-ди-Сан-Барнаба. Орнелла показывала по пути заветные местечки своего детства. Нет, Тьеполо — не выдуманный предлог. Вот и хорошо. Она слушала Антуана — он объяснял подробно, с жаром, как бы желая уверить ее, что только интерес к этому художнику привел его в Венецию. Когда же он дошел до загадки человека с длинной жердью, у Орнеллы вдруг заблестели глаза.
— Если у вас нет определенных планов на завтра, я могла бы вам кое-что показать, это имеет отношение к вашему таинственному персонажу.
Орнелла недолюбливала скоростные автотрассы. На узких же загородных дорогах, куда они свернули, миновав нефтяные терминалы в Местре, ее миниатюрный пятисотый «фиат» — «ничего, он у меня еще хоть куда!» — казалось, и правда чувствовал себя вольготно. Вдали, в солнечной дымке, виднелись отроги Альп. Однообразие расстилавшейся вокруг равнины оживляли прорезавшие горизонт то колокольня, то руины замка на холме.