ПВТ. Лут
Шрифт:
Арматор уже отправил на нижние этажи Башни всю смену охраны, не уследившую в ту ночь.
— А что на повышение не идешь? Семья, небось, много свободы съедает?
— Ну, семья же... — промычал Эдельвейс и вновь стиснул зубы.
Семья.
Его затошнило от страха.
Рядовым манкуртам не дозволялось обременяться семьями. Но если стаж безупречной службы составлял семь лет, от и до — делалась поблажка. Как в его случае. Гаер лично одобрил
Лишь позже свершившегося счастья Эдельвейс понял, в какую ловушку поймал себя сам.
Он знал, что его гонят по заснеженному минами полю — не остановиться, не свернуть. Невозможно не оступиться.
Помолчали. Рыжий не шевелился, опустив обритую с висков голову. Катал пальцами — обломанные ногти в траурной кайме — по засаленной столешнице маленьких фиолетово-сизых ежиков. Видом те походили на круглые головы сорной колючей травы, что в изобилие водится на Хомах Ориноко и Квадранта Вепря. Такие репешки он с лихой небрежностью таскал в спорране. Такие любил щелчком отправлять в бараньи лбы неугодных упрямцев. Эдельвейс забыл, как дышать.
Никого он не боялся в своей новой жизни манкурта, ничего и никого, кроме сидящего напротив рыжего человека.
Арматор становился первым и частенько делался последним воспоминанием добровольных объектов манкуртизации.
— В общем, давай так. — Гаер со вздохом выпрямился. Откинулся на скрипнувшую спинку раздолбанного кресла, не смущаясь килта, забросил на стол длинные ноги. Подкинул и зажал между пальцами одного ежа. — Собирай манатки, пойдешь со мной. Надо вернуть братика и корабеллу, или — или, заметь! — ты у меня с доски почета не слезешь. Как работник месяца. Потому что семья отвлекать тебя больше не будет. Доступно, не?
— Понял, — выдохнул Эдельвейс.
— Замечательно. А теперь пошел вон. О, и свистни Неру, она там в коридоре под фикусом на топчане, сразу увидишь.
Мужчина поднялся, тяжело опершись о ручки кресла. Нога за ногу вышел из кабинета. Вытер ладонью холодный лоб, игнорируя вопрошающие взгляды молчаливых коллег. В отличие от многих — слишком многих — он хорошо представлял себе, что поймать юношу и силой привести его домой, будет не самой простой задачей.
Оловянный всегда Оловянный.
***
Когда манкурт убрался — на прямых деревянных ногах и с пятном между лопаток — Гаер вернул ежей на родину. Прикрыл глаза, кусая губы. Ему совсем не нравилось, куда все ухнуло.
Как кричала одна из его подружек — не туда, дурак!
Неру мог вызвать и так — через Башню — но ему нужно было взять передышку. Первый смешал его карты так просто, словно они ничего не стоили. Только что держал на руках все козыри, хоп — и они обернулись паршивой, пустой мастью.
Лут опять решил по-своему.
Примула возникла в кабинете бесшумно.
Переступила порог, остановилась, молчаливая и собранная.
— Здравствуй, Неру.
— Здравствуйте, арматор, — ее голос был по-женски ловок и ковок, и совсем не сочетался с подтянутым телом и плоским, широкоскулым, равнодушным лицом.
Неру была примулой, первоцветом Башни. Гиноидом. Сбалансированным, рациональным сплавом горячего волокнистого мяса и умной инженерии.
Одним из новейших орудий Башни.
Железной травой с фиолетовыми глазами.
— Ты знаешь Лина?
— Лин Лиран Ра Актинос, — прикрыв пергаментные веки, ответствовала гиноид.
Она знала его, конечно. Память ее была коммунальной памятью Пала, и белого акварельного юношу она запомнила очень хорошо. Он рисовал ее. И играл с ней. И он ей нравился. Тем, кто ей нравился, Неру не желала смерти.
— Тогда ты знаешь и то, что он встал на лыжи вместе с корабеллой. Мы идем искать! И ты с нами.
Неру все смотрела вверх. Ее завораживало мерное вращение потолочной вертушки, вентилятора, неизвестно зачем приспособленного в этой комнате. Любопытно, мыслила гиноид, если раскрутить его с довольной силой, справится ли он с отсечением головы?
И еще кинуть бы в него сырым яйцом...
— Неру?
— Я поняла. Я иду. Я найду.
***
Неру ушла, манкурт уже наверняка паковал чемоданы и строчил письма домашним.
Гаер пока не мог, Гаер сидел, словно заякоренный на цепи татуировок. Башня держала его, своего хозяина и раба. С ней и разговор был особый.
— Ты знала, старая сука, ты все знала, — в пространство произнес рыжий. — Сама выпустила, так?
Она молчала, снисходительно усмехаясь в ответ. Какое несовпадение — Башня, этот признанный фаллический символ, Гаером ощущался как что-то бесспорно женское, а Лут — колыбель жизни, машина смерти, глубокие чресла, черные воды — напротив, казался ему мужским элементом. Как странно все сдвинулось и смешалось, тень, которую ронял предмет, ему не принадлежала.
Тавром Башни был гриб — натуральный гриб на ножке, окруженный более мелкими собратьями, подстеленный переплетением мицелия и все это — в обрамлении картуша, зубчатого колеса простой механики. За одну ночь, гласила вплетенная в зубцы надпись. Башня могла появиться на любом Хоме в одну ночь и никогда не исчезала до конца.
— И что дальше? — выдохнул Гаер, скалясь, сжимая кулаки. — Учти, стерва, я не буду сидеть сложа руки, как гимназистка в плиссированной юбочке. Мне по барабану, какие у тебя планы, с моими они никак не вяжутся. Слышишь, ты?