Пьяная Россия. Том первый
Шрифт:
Таким образом, пропустить убитого маньяка они никак не могли. Заметив группу старушек возвращающихся с дежурства в парке, Птица поежилась, но решительно направилась к ним.
Недоумение
– Но он был тут, прямо тут, – настаивала Птица, указывая место, где остался лежать мертвец.
Старушки недоверчиво качали головами.
– Кто-то убил его! – выкрикнула, в отчаянии что-либо доказать, Птица.
Полицейские, два неторопливых упитанных мужичка в форме, придирчиво осмотрели чистый асфальт.
– Шел
– Лезвие чистое, – заметил один полицейский.
– И маленькое, – сказал другой.
– Таким ножичком даже хлеба нарезать не удастся, – высказался первый полицейский.
Старушки молчали и шарили по кустам в поисках улик.
– Вы считаете, я сошла с ума? – сухо поинтересовалась Птица у стражей порядка.
– Не считают! – вмешалась тут одна старушка, держа двумя пальцами огромный кухонный нож для разделки мяса.
Длинное лезвие и черная рукоятка были покрыты багровыми пятнами. Вот это да, убийство в темном парке! Уж чего-чего, а убийств, здесь, не бывало. Драки между алкашами, изредка сексуальные домогательства и то со стороны эксгибиционистов, выбегающих к пухленьким дамам решившим похудеть за счет утренних и вечерних пробежек. Эксгибиционистов при этом не смущали облака настырно жужжащих над ухом, комаров. Маньяки любили спортсменок и выпрыгивали из кустов всегда с распахнутыми плащами, под которыми ничего не было, кроме бледных, заросших волосами, тел. Но и только, дело заканчивалось истеричным визгом растревоженных отвратительным зрелищем, женщин и поспешным бегством, сексуально озабоченных, мужиков.
Иногда, на эксгибиционистов устраивали засаду старушки и преуспев в деле поимки, тащили «преступника», а то и нескольких «преступников» в участок, который, по старинке, упорно называли отделением милиции. Таким образом, все «маньяки» были известны стражам порядка.
Смекнув что к чему, вместе с парой особенно активных старушек и Птицей, как главной свидетельницей, полицейские объездили на «бобике» адреса всех известных эксгибиционистов.
К полудню вернулись в участок подвести итог. Без сомнения, все маньяки были живы и здоровы. Получается, на Птицу напал новый, никому не ведомый преступник и другой, никому не ведомый преступник его убил?! Полицейские смотрели на Птицу с сомнением, но старушки поддерживали девушку, твердо считая, убийцу равно, как и убитого, непременно надо отыскать. Это не дело бояться неизвестно кого, шныряющего неизвестно зачем, в любимом всеми, городском парке.
Но пока суть, да дело, холодное орудие было отдано на экспертизу, а в парке развернулись следственные действия.
Вечером, после дотошного допроса, уставшая Птица добрела в обществе старушек, до дома.
– Мы будем тебя встречать из университета и провожать до дверей квартиры, – торжественно пообещали старушки.
А мать уже успевшая ободрать старые обои на кухне, спросила:
– Ты купила хлеба?
Птица отрицательно покачала головой.
– Значит, будешь ужинать без хлеба! – категорично решила мать. – Ужин, в кастрюле, на плите!
Отец что-то пробормотал из родительской спальни, как всегда выпивший, скорее всего, выклянчил у матери, на бутылку красненького.
Птица устало сидела на кровати, на коленях у нее была тарелка с рисовой кашей, а в мыслях сплошной хаос и недоумение.
На улице, между тем, сгущались сумерки и птицы, звеня прощальными криками, разлетались по гнездам. Елена взглянула на окно, прикрытое прозрачной, кружевной занавесочкой и вздрогнула, на нее пялился окровавленный мертвец.
Защита
– Мне часто снятся страшные сны, – успокаивал Птицу, отец.
Будто маленькая, она лежала у него на руках, и он покачивал ее, напуганный истеричными воплями дочери.
– Правда твоя, – вздохнула мать, отходя от окна, – и, кто бы смог добраться да еще заглянуть в твою комнату, ведь мы живем на четвертом этаже?
– Во сне, я всегда оказываюсь в мрачном месте, полном скелетов и ищу, разыскиваю свои кости.
– Твои кости? – машинально переспросила мать, с удивлением взирая на мужа. – Ты никогда мне об этом не рассказывал.
Отец заплакал, роняя горячие слезы на руки дочери.
– Это такое горе, быть не отпетым.
– С чего ты взял? – забеспокоилась мать, присаживаясь рядом, на кровать. – Может, тебя отпели и чинно похоронили, где ты говоришь?
– В склепе, – кивнул отец.
– И как же тебя звали?
– Не помню! – говорил отец, продолжая покачивать дочь, прижавшуюся к его груди.
– А где этот склеп?
– Не знаю! – всхлипнул отец.
– Подожди-ка, – деловито произнесла мать, – ты не помнишь своего имени, но знаешь, что не отпет, как такое возможно?
Отец лишь пожал плечами.
– Тупик, – резюмировала мать и дернула Птицу за руку, – а ну, рассказывай, долго нам еще ждать?
Птице пришлось рассказать.
– Что же это такое? – рассердилась мать. – Какие-то старухи тебе дороже родителей. Отныне, либо отец, либо я будем сопровождать тебя на учебу.
– И встречать тоже! – поддакнул отец.
– У меня есть оружие! – вспомнила мать, хлопая себя по лбу.
– Какое? – воскликнули в один голос, отец и дочь.
– Мой кулак! – продемонстрировала мать свой кулачище.
Мать у Птицы всегда была здоровой женщиной. В молодости участвовала в областных соревнованиях, метала тяжелое ядро и преуспевала. Многочисленные кубки блестели на полках серванта, тут же в прозрачной пленке хранились цветные почетные грамоты.
Отец не мог похвастаться такими успехами, но он играл на скрипке. Звуки мелодий его скрипки успокаивали дочь в детстве, и теперь он сыграл ей.
Без лишних слов, Птица забралась в постель и уснула, пока отец играл колыбельную собственного сочинения. Он всегда сочинял, но никогда и ни перед кем, кроме домашних не афишировал своими творческими достижениями, считая себя недостаточно гениальным, недостаточно нужным для общества любителей скрипичной музыки.