Пять часов с Марио

Делибес Мигель

— Мы пригреваем змей у себя на груди.

— Помолчи, отдохни теперь.

Пио Тельо был взволнован. Марио, конечно, был очень популярен среди простонародья. Беда прямо с этим «высокопревосходительством». Казалось бы, пустяк, но это слово придало бы извещению соответствующий вид, ты ведь знаешь, что такое эти извещения, Вален, так что не спорь со мной.«Да, такие дела». — «Подумай о себе, Кармен, ты нужна малышам». — «Когда мне сказали, я не могла поверить, честное слово». — «Да ведь и я тоже…» Но Энкарна отодвинула ее на второй план. Вторжение Энкарны было бессмысленно и нелепо. «Да, такие дела». — «Спасибо, душечка». Кармен наклонилась, и обе прижались друг к дружке щеками, сперва левой, потом правой, и та и другая ощутили еле слышный звук так называемого поцелуя, но не ощутили его тепла. Она бессознательно ненавидела извещения о смерти, я и не думала вывешивать извещение в подъезде, пойми меня, меня это в ужас приводит, я считаю это дурным тоном, но ведь ты знаешь, в котором часу он умер, приходится считаться с обстоятельствами, самое главное — чтобы люди знали об этом; я знаю, ты мне скажешь — хорош он был, он всего этого не стоит, но надо соблюдать приличия, Вален; «Эль Коррео» выходит утром, и там будет сказано, что вынос в десять, но это ведь ровно ничего не даст — утром все бегом бегут на работу и никто ни о чем не узнает, это уж наверняка, так что я заказала полдюжины — одно для дома, другое для Института, третье для «Эль Коррео», потом еще одно и чтобы объявили по радио после устного дневника.

Кармен отлично знала, что от нее зависят последние часы Марио на земле. Книга лежала здесь, на ночном столике, и под ее переплетом, точно законсервированные,

находились последние мысли Марио. Когда Кармен удастся освободиться от липких призраков, она соединится с ним. Главным препятствием была Энкарна, но Чаро увела ее. Чаро не появилась здесь до тех пор, пока малыши не вернулись из школы. Она пошла за ними. Борха вошел с криком: «Я хочу, чтобы папа умирал каждый день, — тогда не надо будет ходить в школу!» У нее заболела рука. Кармен не знала — от того ли, что она его била, или от упорных рукопожатий безжалостных призраков. Губы у нее распухли от бесконечных поцелуев. «Да, такие дела». — «Кто бы мог подумать?» — «В котором часу вынос?» А вот Энкарна — это другой разговор. Энкарна была верна себе. Она влетела как вихрь, расталкивая присутствующих. И кричала: «Боже мой, и этот покинул меня! И этот тоже!» И темные группы сплющивались, и смотрели на нее, и шушукались, а Энкарна призывала всех в свидетели своего одиночества. Она точно с ума сошла. «У нее безумный взгляд», — сказал Антонио. А затем, опустившись на колени, она восклицала: «Господи, что я сделала, за что мне такое наказание?» И группы раздвигались и смыкались, сворачивались и разворачивались. Шушукались: «Кто это?» И выручающая сентиментальность в их глазах сменялась жгучим любопытством, люди становились на цыпочки, чтобы лучше было видно; их развлекало это зрелище. Но уговоры не помогали. «Для дона Марио я все сделаю, тут и толковать нечего». Кармен настаивала: «Как же я могу не заплатить за извещение?» — «Не упрямьтесь, сеньора, дон Марио защищал бедных, ничего от этого не получая, а это, как хотите, чего-нибудь да стоит». Она сдалась, хотя знала, что у Пио Тельо дела идут неважно, что сидит он в сыром подвале со старым сплетником из «Эль Коррео» и пишет от руки извещения и пасквили. «Такого доброго человека, как наш хозяин, на свете не было, и вот смотрите!» Кармен сухо прервала ее: «Я не люблю сцен, Доро, приберегите свои слезы для другого случая». Получалось неприлично: плакали слуги и наборщики, а дети не плакали. «Я не люблю сцен, Доро! Вы меня слышите?» И Доро ушла на кухню, оглушительно сморкаясь и вытирая глаза. Шум нарастал, как нарастает шум бушующего моря. Голоса скрещивались и растворялись в дыме сигар, в спертом воздухе. «Жарко». — «Может быть, приоткрыть окно?» — «Здесь очень душно». — «Такого человека, как он, на всем свете не сыщешь», — «Откройте». — «Только чтобы не было сквозняка», — «Сквозняки очень вредны». — «Сердце — коварная штука, известное дело». — «Я боюсь сквозняков». — «А отец сквозняков не боялся; хотите — верьте, хотите — нет, но он никогда не болел». — «Да, такие дела». — «Царство ему небесное, донья Кармен». Кармен наклонялась сперва налево, потом направо, морщила губы, и поцелуй летел, так что женщина ощущала короткий звук, но не прикосновение. Думаю, что я заставила ее страдать, но я не жалею об этом, Вален; скажи, мне положа руку на сердце — может дочь так обойтись с отцом, даже не попрощаться с ним? Ведь как вошла, так и заладила, как истеричка: «Оставьте меня, пожалуйста, мне страшно!» — но мы с Доро общими силами заставили ее открыть глаза, и с ее стороны было бы хорошо, если бы когда-нибудь она поблагодарила меня за это.

Кармен не знала, молилась Менчу или нет. Она все время неподвижно стояла у изножия гроба и смотрела на отца с выражением мольбы и жалости. Ар'oстеги сказал: «Он был добрый человек», — и тогда дон Николас внезапно повернулся к нему: «Добрый для кого?» A Мойано пробурчал в свои грязные бакенбарды: «Он не умер, его замучили». Дон Николас стал заглаживать промах: «Простите, Кармен, вы были здесь?» Но она ничего не сказала — эти люди всегда говорили загадками, и она их не понимала, да и Марио при жизни не утруждал себя тем, чтобы объяснять ей свои слова. «Может быть, снова прикрыть окно?» — «Вот так, спасибо». — «Уже чувствуется ночная сырость». — «Вчера было холодно». — «Подумай о себе, Кармен, ты нужна малышам». — «Здесь очень душно». — «Когда мне сказали, я не могла поверить, ведь я видела его вчера», — «Да и я тоже…» Пио Тельо она сказала: «Вы готовы? Записывайте: «Молитесь за упокой души…» На мгновение Кармен почувствовала слабость от сознания, что стала главным действующим лицом, и подумала: «…доньи Кармен Сотильо», — но вовремя опомнилась: «Можно продолжать?» Пио спросил: «У дона Марио не было титула?» — «Нет, видите ли. Это только для директоров». Голос в трубке звучал сердито: «Другие и с меньшими заслугами получали титул». — «Вот видите, как все вышло, что ж я могу поделать?» Пио Тельо писал медленно. Закончив диктовку, Кармен подчеркнула: «Рамку совсем черную, Пио, будьте добры». — «Не беспокойтесь». Только нереальное чувство скорби и книга на ночном столике связывали ее теперь с Марио. Да! И его тело. «Он не побледнел. Если бы вы мне не сказали, я бы не поверил, что это покойник, клянусь вам здоровьем матери». — «Не прикрыть ли еще немного окно, как вы думаете?» — «Очень дует». — «Вот так, спасибо».

— Книга тут, Вален?

— Тсс! Здесь. Не волнуйся, милочка. А теперь отдохни, заклинаю всем для тебя святым. Никто у тебя ее не отнимет.

Валентина встает, кладет руку ей на затылок и помогает снова вытянуться; затем бережно накрывает ее белым одеялом. Валентина стоит и смотрит вокруг, смотрит на выгоревшие эстампы с цветами, на распятие над кроватью, на покрывающий прямоугольник паркета потертый ковер, изъеденный временем. Она движется медленно, молча, рассматривает себя в полумраке комнаты в зеркале шкафа, сперва в фас, потом в профиль, раза три оглаживает чуть округлившийся живот. Она недовольно морщит губы, поворачивается, и на глаза ей снова попадается книга, тюбик с таблетками, флакончик с жидкостью, маленькая связка ключей, кошелек и старый будильник. Она незаметно вздыхает. Кармен опять прикрыла глаза своей белой-белой рукой. Она снова садится:

— Ты здесь, Вален?

— Да, душечка, не беспокойся, я от тебя ни на шаг не отойду, даю тебе слово, только отдохни сейчас. Ну, заставь себя.

Доро, у которой покраснели глаза и нос, все твердит: «Ни косметики, ничего вы не сделаете сеньору Марио? Ах, господи, так он похож бог знает на кого, у нас в деревне так и самых бедных не хоронят, верно вам говорю. Знаете, нашего хозяина, дона Порфирио, одели, как францисканца». Кармен разозлилась на нее. Она не привыкла выслушивать поучения от прислуги. «Мне все еще не верится, подумай только, я не могу привыкнуть к этой мысли». — «Я рада, Менчу, что ты так мужественна». Но Марио перешел все границы. Как сочетать тридцатимиллиметровую черную рамку Пио Тельо с голубым свитером Марио? Друзья утыкались ему в плечо и изо всех сил хлопали его по спине, как будто хотели выбить пыль из его голубого свитера. «Закройте поплотнее. Лучше закрыть поплотнее». — «Холодно». — «Хуже всего, когда дует». — «Вот так, спасибо». — «Сердце — коварная штука, известное дело». — «Да, такие дела». — «Рамку совсем черную, Пио, будьте добры». Она не любит извещений, но делать нечего. И он стоял передо мною прямой, неподвижный, как будто сердился на меня, он меня просто напугал, клянусь тебе: «Кто перевернул книги?» — «Да я», — говорю, а он сказал: «Книги — это он», — ну что это за выходки? Ведь эти кричащие переплеты совсем не для траура, не для такого случая, ты ведь знаешь, Вален, как делают теперь книги — они похожи на какую-то вещь, на коробку конфет, например, или на что-нибудь еще в этом роде, так что их хочется не столько прочитать, сколько съесть; это правда, что мы живем в эпоху упаковок, милая, не спорь со мной, все вещи ценятся по виду; это, конечно, стыд и срам; ты только подумай, ну что ты на это скажешь — в доме покойник, а всюду все яркое, прямо как нарочно, ну а я — ты ведь меня знаешь, просто ангельское терпение нужно, чтобы переворачивать книгу за книгой; нужно, чтобы везде было черное, а если нет — ты сама слышала: все утро какая-то прислужка не давала мне житья; не увидит — не поверит. Ты бы посмотрела, какие у меня были руки, что за грязь тут развелась, ведь, как я говорю, от книг только одна грязь; и я жалею о том, что сразу этого не сообразила, ну, положим, мне помогают парни из похоронного бюро, но ты сама подумай — чего можно ждать от этих людей, — они в один миг сделают свое дело и — до свидания, ничего они не понимают, ни о чем не спросят, больше и знать ничего не хотят, понятное дело.«В жизни своей не видывал ничего подобного, даю слово. Ведь покойник

даже не побледнел!» — «Ты не хочешь посмотреть на него, Вален? Он нисколько не изменился, уверяю тебя». — «По правде сказать, не хочу, милочка. Я предпочитаю вспоминать Марио живым».

Призраки появлялись и уходили. Сток был постоянным, обновление — гигиенично. «Так невозможно — дым столбом стоит». — «Могли бы проявить немного больше уважения». — «Да, такие дела». Кармен наклонялась сперва налево, потом направо и механически целовала кого-то несколько раз подряд, ровно ничего при этом не испытывая. «Спасибо, милая, большое спасибо». У призраков были вытаращенные, безумные глаза. Но когда один из призраков, сидя, громко вздыхал и шептал: «Сердце — коварная штука, известное дело», — вновь прибывшие призраки и выражение их глаз становилась спокойными и уже не отличались от призраков, окружавших умершего, и от выражения их глаз. Но, несмотря на хороший цвет лица — это был самый здоровый из всех покойников, которых обряжали человеческие руки, — Марио не был Марио. Кармен поняла это после того, как его обрядила. Он не был похож на себя. Она заколебалась. Мертвый был мертвым — приличным, послушным, даже полным, но это был не Марио. Внезапно, как если бы кто-то, сжалившись, шепнул ей на ухо, у нее возникла мысль: «Очки!» Кармен сходила за ними и надела их на Марио. Тогда стала резать глаз бледность ушей. Довольная своей блестящей мыслью, она отошла на четыре шага, чтобы поглядеть издали. Но нет! Доро ходила за ней по пятам и завывала, как собака: «Или откройте нашему хозяину глаза, или снимите с него очки. Скажите на милость, зачем они ему, когда у него глаза закрыты?» Призраки становились на цыпочки и вытягивали шеи: «Посмотри на меня, Марио! Я одна! Опять одна! Всю жизнь одна! Понимаешь? Господи, что я сделала, за что мне такое наказание?» И группы шевелились и шушукались: «Кто это?»; «Красивая женщина!»; «Наверное, его любовница»; «Кажется, это его невестка»; «Не знаю, не знаю». Энкарна стояла на коленях и с каждой фразой выталкивала воздух из легких. «Закройте плотно, так, пожалуй, будет лучше», — «Господи, что это за крики!» Кармен не знала, что делать. «Вот так, спасибо». Она колебалась. «Как надымили!» Сняла с Марио очки. «Может быть, ты и права, голубушка. Так он на себя не похож». Марио уже не было здесь. Она думала о книге и о черном свитере, который натягивала ее воинственная грудь, не спорь со мной, Вален, моя грудь — это просто ужас какой-то, она не идет вдове, правда ведь?и о черной рамке извещения Пио Тельо, и, может быть, о церкви, — он даже не смог исповедаться — подумай, какой ужас!Антонио, директор, отделился от одной из групп и взял Энкарну под мышки. Она отбивалась. Оба напряглись. «Помогите мне. Надо вывести ее отсюда. Она слишком впечатлительна». Ты только представь себе этот ужас! Можно подумать, что это она — вдова Марио. После смерти Эльвиро Энкарна бегала за ним, и никто меня в этом не переубедит.В конце концов ее увели. С ней пошел Луис, и Эстер помогла ему сделать ей укол. Затем по телефону вызвали такси и отправились к Чаро. Висенте поехал с ними. Мало-помалу Кармен снова стала ощущать вдовой себя. «Да, такие дела». — «Подумай о себе, Кармен, ты нужна малышам». — «Приоткройте хоть щелочку, здесь дышать нечем». Призраки появлялись и уходили. Кармен пожимала то пухлые, то нервные руки. Наклонялась сперва налево, потом направо и целовала воздух, пустоту, что попало. «Спасибо, дорогая, ты не представляешь себе, как я тебе благодарна».

— Не звонили?

Валентина кладет руку на холодные, скрещенные на животе руки Кармен, которые нервно дрожат.

— Не волнуйся, милочка. Я тебе скажу тогда. А теперь успокойся. Отдохни. Непременно отдохни. Висенте еще не вернулся.

Луис провел с ним взаперти около четверти часа. Он словно исповедовал его, но, по-моему, он дышал ему в рот, и знаешь, это было так долго, что у меня даже появилась слабая надежда, и я говорила себе: «Он, конечно, жив», — подумайтолько, какая я дура.«Он не похож на покойника. Он точно спит. Он даже не побледнел». Но в конце концов Луис вышел и сказал: «Инфаркт. Должно быть, это случилось после пяти утра. Это редко бывает с астениками вроде Марио», — кажется, он сказал: «астеник», да? ты не обращай на меня внимания, я ведь в этом ничего не смыслю, но знаешь, милочка, у Луиса были красные глаза, как будто он плакал, и меня это тронуло, это заслуживает благодарности, врачи ведь обычно совершенно равнодушны и бесчувственны, в таких случаях всегда, говорят, что они привыкли к этому.«Не прикрыть ли окно, как, по-вашему?» — «Царство ему небесное, донья Кармен». — «Становится сыро». — «Вот так, спасибо», — «Да, такие дела». — «Сеньора, телеграмма». Кармен заметила капли на носу Доро. Она нервно надорвала пальцем телеграмму и, прочитав, зарыдала. Валентина поцеловала ее в щеку, прямо в щеку, от души, так что Кармен не только слышала звук поцелуя, но и ощутила его тепло: «Будь мужественна. Не свались сейчас». Кармен протянула ей голубую бумажку: «Это от папы. Бедный, что только пришлось ему пережить! Подумать страшно». Призраки с уже спокойными глазами все уходили, но некоторые так и приклеились к гробу, точно мухи липучие. «Да, такие дела». — «Когда вынос тела?» — «Царство ему небесное». — «Не приоткрыть ли окно, как вы думаете? Здесь просто дышать нечем». Дым и шепот. «Опять одна! Всю жизнь одна! Что я сделала, за что мне такое наказание?» — «Это условности, мама, оставь меня в покое». — «Записывайте: «Молитесь за упокой души…» Кармен Сотильо? Мне все еще не верится, Вален, подумай только, я не могу привыкнуть к этой мысли.«Да, такие дела». Кармен наклонялась сперва налево, потом направо. У нее болели губы и щеки от бесконечных поцелуев. Так же болела у нее и правая кисть. Она едва сдерживала дрожь всякий раз, как ее пожимали. Хотя пухлые руки всегда ее раздражали, сейчас она их гладила, отдавалась им с унизительной радостью, точно изменяла мужу. «Не закрыть ли окно?» По-моему, он дышал ему в рот, ты знаешь?«Вот так, спасибо. Ну и кашель же я подхватил!» — «Хорошие люди умирают, а мы, грешные, живем». — «Добрый для кого?» — «Он не умер, его замучили». У него были красные глаза, как будто он плакал, и меня это тронуло, знаешь, ведь это заслуживает благодарности.«Знаете, дона Порфирио, нашего хозяина, одели как францисканца», — они чувствуют, что задыхаются, и инстинктивно обмякают…«Да, такие дела». — «Менчу, душечка, как я рада, что ты так мужественна». — «Уверяю тебя, что он нисколько не изменился», — даже траура по отцу не желают носить, — что ж ты еще хочешь?«Царство ему небесное». Книги, в конце концов, только на то и годны, чтобы в них скапливалась пыль…«Здесь очень душно». — «Не открыть ли?..» Врачи ведь обычно совершенно равнодушны и бесчувственны, в таких случаях всегда говорят…«Да, такие дела»… по-моему, они похожи на рыб, которых вытащили из воды…«Царство ему небесное…»

Кармен вскакивает внезапно и так порывисто, что Валентина пугается.

— На сей раз действительно звонили, не спорь, Вален, я отлично слышала.

— Хорошо, милая, не волнуйся. Это, наверно, Висенте. Сию минуту мы оставим тебя одну. Не тревожься.

Кармен спускает с кровати ноги, юбка задирается и обнажает колени, чересчур округлые и полные. Она, не нагибаясь, шарит ногами и надевает туфли. Затем приводит в порядок прическу, взбивает волосы, запуская в них пальцы обеих рук. Покончив с этим, она оттягивает свитер под мышками, сперва под левой, потом под правой. Энергично качает головой.

— Моя грудь не идет вдове, правда, Вален? — неодобрительно говорит обескураженная Кармен. — Не спорь со мной.

Из гостиной доносятся приглушенные мужские голоса. Валентина встает.

— Милая, не горюй. — Она возвращается к ночному столику, к книге, к тюбику с таблетками и флакончику с жидкостью и прибавляет: — Можешь ты мне объяснить, что это за аптека?

Кармен смущенно улыбается.

— Ты ведь знала Марио, — говорит она. — Он был очень добрый человек, но с комплексами. Если он не принимал таблеток и не совал мазь себе в нос, как я говорю, он не мог заснуть. Он был со странностями. Рассказать тебе, так ты не поверишь: однажды он встал в три часа ночи и побежал в дежурную аптеку — дальше ведь и ехать некуда.

Валентина подняла голову так резко, что ее белобрысый завиток на мгновение блеснул, как падучая звезда. Она тоже улыбается.

— Бедняга, — говорит она. — Марио был чрезвычайно оригинальным человеком.

Кармен встает и рассматривает себя в зеркало. Раза два она со злостью одергивает свитер под мышками, сперва под левой, потом под правой.

— Я похожа на чучело, — шепчет она. — Ни в черном бюстгальтере, ни в белом моя грудь не вяжется с трауром и вообще с подобными вещами.