Пять капель смерти
Шрифт:
— Разрешите доложить, постовой Романов. На дежурство по околотку заступил в пятом часу утра. Происшествий нет.
Я ему:
— Как несешь службу? Оранжевые шнурки на плечах носить надоело? Я не посмотрю, что ты бывший вахмистр! Почему не на месте?!
— Так, вашбродь [6] , я… Обход…
Тут уж принялся отводить душу:
— Молчать! Я тебя научу порядку и дисциплине! Будешь два года сидеть на низшем окладе! Здесь полиция, а не армейский бардак! Происшествий, видали ли, у него
6
Так народ наш скороговоркой произносит обращение: «Ваше благородие». И правильно, чего язык ломать.
Романов честь отдает, как примерз. Молодой еще, неопытный. Год как перевелся в полицию из пехотного полка, в самом младшем полицейском звании и на низшем окладе. Обязан терпеть от начальника. Продолжаю:
— Почему один? Где сменные?
Чего спрашивать, и так ясно: двое его напарников-городовых отправились греться в недалекую чайную, а младшего оставили на часах.
— Так, вашбродь, отправились на обход, значит, территории…
Молодец, не сдает товарищей.
— А где околоточный?
— Не могу знать, вашбродь…
— Не могу знать! Происшествий у него нет! А это что такое?
— Где, вашбродь…
— Да вот! — указываю на лежащего рядом с прорубью человека. — Опусти клешню, стоеросина…
От усердия Романов перегнулся через парапет, чуть не свалился, и бормочет:
— Господи, спаси… Да это ж…
Я ему:
— То-то же! Увидел. А раньше не видел?
— Никак нет… Три раза обход делал, как полагается. Не было его…
— Ты на лед смотрел?
— Все прилегающие территории осматривал.
— Осматривал он! Почему я должен все делать сам? Один раз вышел на участок — и сразу пожалуйста!
— Виноват, вашбродь…
— Виноват… Хватит болтать, ноги в руки — и вперед.
— Прикажете санитарную карету вызвать?
— Карета не поможет, — говорю. — Встанешь рядом, и никого не подпускать к телу.
Романов, как видно, от моего разноса совсем обалдел. Вместо того чтобы добежать до ближайшего спуска к Неве, перемахнул через парапет и сиганул в сугроб, что по набережным каждую зиму сваливают с тротуаров. Ну и провалился по пояс. Выкарабкался кое-как и побежал гусиными шажками, а шашка так и болтается. Вот умора!
Знал бы, какая морока выйдет, вот даю тебе честное слово пристава, Коля, никогда бы не высвистал городового. Того, что на снегу-то, почти незаметно было. Еще бы снежком присыпало — поминай как звали. До весны бы не нашли. А весной лед вскрылся, и все концы в воду. В Неву то есть. Из-за болящей головы таких бед на свою голову накликал. Вот так-то, Коля.
Настал черед моим заметкам, составленным по расспросам свидетелей. После описанных событий они собирались спустя некоторое время, иногда несколько лет, систематизировались и раскладывались в должном порядке. Сомневаться в их точности нет оснований.
Признаюсь, некоторые эпизоды пришлось восстанавливать из разрозненных воспоминаний и фактов, как калейдоскоп из осколков, порой кое-что добавляя в логическую цепочку изложения. Не считаю, что погрешил против истины. Без этих подробностей происшедшие события могли показаться излишне упрощенными. Да и как знать, быть может, в мелких деталях скрывается истина. Так что позволю себе представить мои записки в качестве равноправного свидетельства. Надеюсь, ни у кого нет сомнений в моей честности. Пусть никто не думает, что я позволил себе фантазии или выдумки, поддавшись яду воспоминаний. Когда дело касается раскрытия преступлений, воспоминания неуместны, как бы дороги и сладостны они ни были. А фантазии — вовсе преступны. Факты и выводы, ничего более. Ну и достаточно об этом. Начну с того, что…
Еще раннее утро. Солнца не видно, небо покрыто серым, словно грозовым саваном. Над обледенелой Невой плывет морозная дымка. На белом полотне замерзшей реки резко выделяются темные шинели. Городовые, стараясь согреться, хлопают в ладоши, другие топчутся. Курить не смеют. Держатся группой, словно опасаясь заглянуть за простыню, натянутую на корявых палках. Белый занавес заслоняет что-то от случайных взглядов. Набережная оцеплена. Хоть зевак или случайных прохожих не видно, кажется, согнали из участка всю роту полиции.
К каменному спуску подъезжает пролетка. С нее ловко спрыгивает плотный господин в теплом пальто без меха. Его отличает крепкое сложение, основательная шея и неуловимое сходство с матерым волком. Спина прямая, держится легко и уверенно. Заметны роскошные усы вороненого отлива. Перед господином, с виду — штатским обывателем, городовые принимают стойку «смирно». Он кивает каждому и спускается по ступенькам, утопающим в снегу.
Навстречу торопится пристав Щипачев, придерживая шашку, еще на ходу отдавая честь.
— Здравия желаю, господин Ванзаров! — рявкает он, отчего с усов слетает хрустальный иней.
Господин протягивает руку, не ленясь стянуть крепкую перчатку. Пристав с почтением обменивается с ним рукопожатием.
— Если меня без толку выдернули, я вам этого не прощу, Андриан Николаевич.
Щипачев улыбается сытым котом:
— Не извольте беспокоиться, Родион Георгиевич, — отвечает без заметного трепета. — Исключительное происшествие. Лично никого не подпускал. В девственном виде, так сказать, сохранил. Извольте за ширму заглянуть.
Долгожданному гостю кланяются окоченевшие городовые. Пристав согнал на лед действительно весь участок. Даже доктора Борна не пощадил. На щеках полицейских расцвели румяные облака.
Отдав общее приветствие, Ванзаров заходит за простыню. На снегу распластано тело в белых подштанниках и сорочке. Торчат голые пятки. Руки свободно раскинуты. На вид — нет и тридцати. Длинные волосы сбились в клочья. Гладкое, ухоженное лицо.
— Что здесь исключительного? — спрашивает Ванзаров.